Молоко волчицы

Митька, Иван, Глухов знали станичное предание — только не Игнат, а Глеб сосал полуволчицу, и собаки его понимали. Да и сам Митька однажды притворился животным — бычок-двухлеток с ревом пошел на него, опустив рога для удара, отступать Митьке было некуда, в загоне, и он, поставив пальцами рога, заревел тоже и пошел на бычка, тот остановился, а Митька успел перемахнуть через плетень. «Чистый бугай!» — смеялись тогда Доярки.

Интендант продрог, ему дали араки, он выпил и стал добродушным. Майор не любил гестапо и полевую жандармерию, сумел скрыть, что в его жилах одна восьмая семитской крови — прабабка дрезденская еврейка, считал, что карать надо воров, коммунистов и евреев, а русские будут неплохими работниками в баронских мызах и поместьях, которые фюрер обещал своим легионерам. В молодости майор собирался стать судьей в родном силезском городке, судьба распорядилась иначе, но он продолжал считать себя превосходным криминалистом.

В два счета он установил, что рабочие не причастны к отравлению ведь именно он нашел в свинарнике трубку с именем Гетманцева на чубуке, чем лишний раз доказал превосходство арийского духа над неарийским.

Добродушие его улетучилось, когда атаман сказал, что убийца офицера гестапо и отравитель скота — одно лицо.

— Найти и повесить хотя бы его семья!

— У него нет семьи, — ответил Спиридон, с волнением поглядывая на многочисленный отряд немецких солдат — тигр в оленьем стаде.

— Вещать знакомых, кунаков, соседи!

— Какие у него знакомые — жил в лесу, молился колесу, дружбу водил с волками, прокусывал людям шеи…

— Безобразие, — возмущался майор, радуясь литературной находке. — Это надо писать большой книга! Головорез, джигит, абрек! — с трудом выговаривал он слова старокавказских времен, майор был грамотным. — А кто есть твой отец-молодец? — подозрительно обратился он к Митьке, у которого зуб на зуб не попадал.

— Отец у него хороший — кулак! — ответил Глухов, пировавший в прошедший вечер у Глеба в доме.

— Кулак — это хорошо, — сказал немец. — Кулак много работает на себя.

Майор приказал пригнать коров с дальней фермы, к вечеру прибудут машины-рефрижераторы и мясники.

— А то нам опять свиней подсунут! — щегольнул майор знанием непереводимого выражения. — Будем вести следствие, никому не уходить. Будьте любезны!

Солдаты сели на машину, майор забрался в кабинку. Спиридон только полюбовался оружием и выправкой солдат — олень в тигровой стае. Атаман тоже было полез в кузов.

— Нет, нет, вы смотреть за порядок! — сказал ему майор.

— Останься, Алексей, боюсь я Игната, — попросил Спиридон.

Немцы укатили в станицу. Снег полепил гуще, начинался буран.

— Где завтракать будем? — трусовато спросил погрустневший атаман. Есть тут надежные люди?

— Есть, давай тут.

— Что это за баба? — покосился атаман на Любу.

— Свинарка, станичница, самый смак, а годов ей немало.

— Вы меня потом оставьте с ней на часок, — бубнил атаман.

— Сделаем, Силантьевич, наше дело служивое.

Расположились в каморке свинарки. Послали Любу за аракой и провизией. Растопили печку. В окно заглядывали черные псы.

— Спиридон, что ты за человек? — спросил Глухов, внимательно глядя на председателя. — Самый ты белый был, а теперь я тебя не разберу.

— Ты к чему это, Силантьевич? — мирно гутарит Спиридон, кидая поленья в огонь.

— А к тому, как Игнашку к царю в клетке возили! Это ведь про твоего братца Глеба говорили. Для чего ты так ловко брехал майору?

— Гнев первый утишал, я сам не пойму, как он собак обошел?

— На следствии ответите, как! А вот где он мог достать столько яда? Глухов вытащил парабеллум.

— Они леса опрыскивали, — Иван загородил побледневшего Митьку.

— А мне известно, что колхозу…

Глухов сидел спиной к окну. Спиридон удивленно, с испугом глянул на окно, будто увидел там нечто ужасное, и Глухов инстинктивно повернулся туда же — что там? И Спиридон выстрелил. Никогда не знаешь, есть или нет оружие у казака. Сгодился браунинг-кастет.

— Митя, Ваня, в ружье! — подал команду Спиридон. — Иван, беги к бабам — пусть незамедлительно идут сюда, уходить будем. Дмитрий, езжай за «максимом» — одна нога тут, другая там!

Снег лепил, как на пропасть, в пояс.

Вернулся Иван с Любой Марковой и Нюсей Есауловой.

— Ленка побегла в станицу — у подруг спрячется, а тетка Фолька сказала, в яме, в картошке, отсидится.

— Вот дура! — ругнулся Спиридон. — Что это ей, Советская власть, что ли, — в яме отсижусь! Беги еще раз, тащи силком, а хату, скотину, сундук пусть бросит. Не то потеряли — Ваську! Или, стой — пусть догоняет нас, а ты дуй в станицу, бери рыжую, боюсь — возьмут девку, горяча, а ей цепы нет, догоняйте по речке Татарке, через Бекетов яр.

— Какую девку? — подмыло Любу ревностью.

— Есть тут одна, дочка моя, рыжая.

— Я не пойду, если будешь секреток своих брать! — уперлась Люба.

— Фолю же беру!

— То жена!

— А ты кто? Живо собирайся!

Подъехал Митька. Труп атамана положили на цинковые ящики с патронами. В ногах атамана пулемет. Сами шли пешком. По дороге тело сбросили в глухую расщелину — не скоро отыщут косточки!

На дальней ферме дед Исай таскал сено коровам.

— Пойдешь с нами, дедушка?

— Куды?