Молоко волчицы

В котлах упрел кулеш, затолченный старым салом и чесноком. Просыпались казаки, подходили с манерками и ложками. Мирно позвякивали уздечки. После завтрака с чаркой неторопко полились над балкой казачьи песни, сложенные линейными поэтами в хивинских походах, в караулах Ермолова, в битвах с турецкими янычарами[9] и ландскнехтами[10] прусского короля Фридриха Великого…

И мы ходили-то, казаки, по колен в крови,
И мы плавали, ребята, на плотах-телах.
Тут одна нога упала — другая стои.
Тут одна рука не может — другая пали.
Там, где штык переломился, грудью берем,
А где грудью не берем — богу душу отдаем…

ПОЕДИНОК

Разведчики, посланные в станицу, наконец вернулись — прогуляли у одной охотной бабенки. Сообщили: власть Совдепа, правят большевики, но коммунистов среди них — чуть, и каждый, слава богу, живет своим двором. Казаки задумались. Но думай не думай — мимо дома конь не пройдет; Потемнел, задрожал Саван Гарцев — разведчики принесли ему весть о гибели его отца и брата от рук Совдепа. Михей направился в палатку командира.

Спиридон спал на бурке. Одна рука в головах, другая на кольте. Огарок свечи трепетно мигает, готовясь погаснуть. Михей дунул на огарок — утро. Сотник открыл глаза.

— Ты? — спокойно повернулся на другой бок. Но тут же встал, плеснул пригоршню воды в лицо. — Что?

— Лежи, все хорошо, закуривай, — Михей открыл жестяную коробку с табаком.

От дыма в палатке потемнело. Вошел Саван Гарцев.

— Спиридон Васильевич… отца моего и братца Архипа порешили…

— Кто? — приподнялся Спиридон.

— Советы.

— Они в станице? — спросил сотник хорунжего.

— Они, — ответил хорунжий. — С марта месяца.

— Седлать! — встал сотник.

— Что ты решаешь, Спиридон? — тихо спросил Михей.

Спиридон сделал вид, что не слышал вопроса.

Утро было туманным, тихим. Потом мгла пала росой. Сейчас уже солнце стояло высоко, но легкие облачка, как ребристые, мокрые дюны, оставляли ощущение утра, рассвета.

Сотня строилась. Слышались неторопливые слова, скрывающие волнение казаков.

— Затягивай наискосы…

— Ели — попотели, работали — позамерзли…

— Братцы, вот они, наши Палестины! — показывал дрожащей рукой Роман Лунь на белое озеро тумана, на дне которого была станица.

Михей выехал вперед, сказал о новой власти в станице. Сотник прервал его:

— По коням! Время смутное. Без команды по дворам не расходиться. Рысью трогай!

Привыкшие к командам, кони тронули сами, не нарушая строя. Шел сенокос. Хлеба желтели. В сотне было немало коней, ушедших на войну из станицы. Они прибавили рысь, обгоняя других.

Показались первые хаты. От хат шагом ехала группа.

— Кажись, станичники впереди, — присмотрелись казаки. — Синенкин есаул… Мужик какой-то… Дениска Коршак — тоже ровно мужик одетый…

Сблизились. Всадники приветствовали сотню сверкнувшими клинками. Сотня остановилась и привычно ответила на салют. Денис Коршак — в кожаной тужурке, сбоку маузер. Антон Синенкин в долгополой шинели, в чудной шапке с красным бантом, поверх шинели — белая гвардейская бурка.

— Здорово, братья казаки! — сказали всадники.

— Здорово, коли не шутите! — нестройно и хмуро ответила сотня.

— Здравствуйте, Денис Иванович, Антон Федорович и протчие! — после всех, с ненавистью, произнес Саван Гарцев, застегивая штаны, — он воспользовался остановкой для нужды, и кони дружно откликнулись десятком пенистых струй. Роман Лунь искривил тонкий рот и гавкнул на Савана:

— Как стоишь перед георгиевским офицером?

Саван понял насмешку Романа и, выпятив пузо, отвернув голову набок, пьяно приложил руку к папахе перед Синенкиным.

— Вы еще офицерьям козыряете! — натужно рассмеялся Антон. — А их давно и в помине нет. Вольно, вольно, казак!

Командир сотни зло ухмыльнулся. Сотня смолкла, на всякий случай выровняв ряды. Располневший Антон скомандовал:

— Сотня, смирна! С вами говорит военный комендант! Именем революции я, бывший есаул, отрекся от царской присяги и чина! Ныне командую гарнизоном!..

Сотня заволновалась, приподнялась в седлах, чтобы лучше видеть отрошника.

— Отныне и чины, и оружие побоку! — кричит Антон. — Люди уравняются в труде! Народ взял власть в свои руки. Товарищи казаки! Кого мы защищали? Царя и его присных — попов, помещиков, атаманов! Долой их! Да здравствует Советская власть на Тереке!

— Рысью марш! — подал команду Спиридон, а резвый Саван Гарцев успел вскочить в седло и вырваться вперед.

Но оказалось, что окраина оцеплена значительным красным отрядом. С приветственными криками к сотне двигались вооруженные люди.

Вдруг и в сотне заалела папаха — Михей Есаулов, хорунжий, стал красным. Он смешался с отрядом Синенкина и оттуда закричал сотне:

— За мной, ребята!

Десятка два казаков последовали его примеру. Выехал за ним даже Алексей Глухов, лютый враг Михея.