Молоко волчицы

Денис Коршак едет рядом со Спиридоном. Седло под Денисом то самое, которое он привез со службы с турецкой границы, то самое, которым спас его Спиридон — так и поменялись тогда седлами.

— Пора мне вернуть тебе седло, Спиридон Васильевич, — сказал Коршак, поймав взгляд сотника. — И сказать: «Спасибо, станичник!»

— За что Никиту Гарцева расстреляли? — перебивает сотник.

— Постановлением народа власть атаманов пресечена.

— Какого народа?

— Станичного.

— А нас, что кровь на фронте лили, вы спрашивали?

— В станице решило большинство.

— Офицеров тоже стреляете?

— Вон он Синенкин, красный офицер!

Сотня неуклонно, вполшага продвигалась к родным переулкам. Как грозовая туча, нависает над отрядом Синенкина каракуль шапок сотни. Антон Синенкин уговаривает сотню:

— Станичники, не делайте крови. Вы идете соединением, восемьдесят шесть клинков, кому вы подчиняетесь — какой власти? Вот красная гвардия, показывает на свой отряд, — они сложили оружие, но Советская власть приказала им охранять покой и труд станиц. Вступайте в красный казачий полк. Будете нести, как и деды наши, караульную службу. Командиров выберете сами, ежели не по нутру вам старые.

— А ты кто, Денис? — спрашивает Спиридон.

— Председатель Совдепа, — спокойно отвечает Коршак.

— А это кто будет? — сотник показывает ручкой плети на Быкова.

— Наш товарищ.

— А Синенкин — комендант. Кто же из вас главный?

— По советской линии я, по партийной Быков, по военной Синенкин — ему же дана вся исключительная власть в прифронтовой обстановке.

— Стало быть, свято место пусто не бывает — вы и есть новые атаманы. Откедова этот товарищ?

— Ростовский токарь, военный моряк.

— Не из донских казаков?

— Нет, иногородний.

Быков услышал разговор, подъехал к Спиридону:

— Чего нам делить, товарищ, вот мой паек — бери любую половину, а я на Дону родился.

— Вот и ступай к себе на Дон, а мы тут сами управимся! — говорит Роман Лунь. — Дон тихий, а Терек буйный, понял?

— Братишка, — обращается к Роману молоденький красногвардеец Васнецов. — Я мужик. Мне бедный казак — товарищ, а богатый мужик — враг лютый.

Васнецов говорил навзрыд — убийство деда Афиногена Малахова даром не прошло. В станице на Васнецова тюкали, показывали пальцами, а по ночам парня мучали кошмары. Ему нравились старые песни, и он знал, что дедушка Афиноген был тоже слагателем песен. Однако, чтобы не прослыть слабым среди своих, он в дальнейшем добровольно взял на себя роль исполнителя смертных приговоров.

— Казаков нету бедных! — прорвало Афоню Мирного. Хотелось Афоне похвастаться, что он и в красных остается казаком, хотя богатыми были только его родственники со стороны матери, а его отец и сам он — часом с квасом.

Улицу загораживал пулемет. Сотня продолжала двигаться. Пустить вооруженную сотню в станицу нельзя, не приведя ее к присяге. И нельзя стрелять. Оставалось одно: расформировать.

Коршак поднял руку:

— По декрету Советской власти вы свободные люди! Можете идти по домам. Но есть постановление: поскольку обстановка в стране военная, оружие хранить запрещается, оно сдается военному коменданту в арсенал…

«Оружие сдать?!»

У половины сотни оно серебряное, и оно не только поддерживало чувство собственного достоинства и безопасности, но и было для казаков материальной ценностью — отдать его, все равно как отдать черкеску, коня, деньги.

— Грабеж, ребята! — завопил Алешка Глухов, копивший злость с ночи, и повернул назад, к сотне. — Нам мужики не указ! Мы сами помещики на своей земле! А завоевали ее наши деды! Дорогу! Но-о!

— Стой! — загородил ему путь Михей. — Кто против войны и помещиков, становись за мной — станем красной казачьей сотней! Мало мы кормили вшей, голодали-холодали, кровь лили? Хватит! Госпола казаки, наши предки были мужиками!

— Брешешь!

— Мужиками! Глуховы из Вятской губернии приехали, нашего прадеда пригнали с-под Воронежа!..

— Казачество не отменяется, — подтвердил Коршак. — Наравне с рабочими, крестьянами и солдатами казаки входят в Советы.

Еще откололась часть сотни за Михеем.

Пронзительны черные глаза бывшего хорунжего. Выдерживает взгляд Роман Лунь, покручивая барабан нагана. Казаки — что порох: миг — и пыхнут. Остается последнее: пропустить сотню, а уж потом, как дело покажет. И председатель Совдепа сказал:

— Кто не согласен идти в красные, идите по домам. Убрать пулемет! Дайте дорогу!

Спиридон толкнул коня, но тут Саван Гарцев застремил ему путь:

— Братцы! Станичники! Не расходись, богом молю! По былке веник сломать лёгко! Перережут поодиночке, ровно гусей! Становись в каре!

— Долой контрреволюцию! — крикнул Антон Синенкин. — Я, военный комендант, приказываю: оружие сдать немедленно!

— Как? — привстал в стременах на носки Спиридон. — Шашку сдать? А может, она, к примеру, жизнь мою спасала или от отца как память досталась? Тогда как, Денис?

— Если говорить честно, а по-другому говорить нельзя, то оружие все равно придется сдать — время военное.

— Ты в каком чине закончил германскую войну?

— Рядовым, — улыбнулся Денис.