Молот ведьм

— Моя сестра, господин. Не знаю, что происходит с моей сестрой. Её арестовали три дня назад, и никто не хочет ничего сказать… — она говорила так быстро, будто хотела сказать всё, что ей было сказать, прежде чем я прерву её либо оттолкну.

— Как зовут твою сестру? — спросил я.

— Эмма Гудольф, господин! Эмма Гудольф! Она невиновна, клянусь, что она ни в чём не виновата. Её забрали утром…

Я положил ей руку на плечо, и она замолчала.

— Как твоё имя, дитя?

— Сильвия, господин, — прошептала она.

— Послушай меня внимательно, Сильвия. Если хочешь сохранить жизнь, больше не расспрашивай о сестре, не пытайся её увидеть и не ходи в ратушу. Ей не поможешь, а можешь навредить себе. Поняла?

Она смотрела на меня, и её глаза наполнялись слезами, которые вскоре начали течь ручейком по щекам.

— Никого никогда не обидела, — зарыдала она. — Всегда была такой милой и доброй, и невинной. Всё время помогала людям, я даже говорила ей: «Эмма, успокойся, ибо когда тебе понадобиться, никто не поможет». — Она вцепилась в рукав моего плаща. — Умоляю вас, помогите ей, господин. Умоляю вас во имя Христа, Господа нашего единого и всех святых!

— Тш-шшш, — сказал я. — Успокойся, Сильвия. Обещаю посмотреть, что можно сделать. Но ты сиди дома и займись своими делами. Поняла?

— Поняла. Да благословит вас Бог, господин. Эмма Гудольф, не забудьте. Эмма Гудольф! — она продолжала кричать нам вслед, когда мы уходили.

— Вот это совпадение! — проворчал Андреас. — Невероятно, правда?

— Почему? Наверняка приставал ко всем, кто выходил из ратуши, поэтому было бы как раз странно, если бы не попала на нас. Можешь выполнить мою просьбу, Андреас?

— Да?

— Вели узнать, где живут сёстры Гудольф, будь добр.

— Как пожелаешь, — буркнул он. — Но я не советую тебе в это вмешиваться. И ты знаешь, и я знаю, что девушка невиновна. Но и ты знаешь, и я знаю, что это не имеет значения.

Мы с минуту стояли молча, а потом он обратился ко мне.

— Если не обидишься, Мордимер, то я позволю дать тебе один совет.

— Только глупец не слушает советов, неважно, хороших или плохих, потому что каждый несёт в себе урок, — ответил я нравоучительно, а он улыбнулся.

— Я слышал, что временами ты излишне… — он прервал, явно ища слова. — Излишне мягок к обвиняемым.

— И речи нет о мягкости, — резко ответил я. — Моё дело искать истину и созидать закон и правосудие. Хотя обычно, к моему прискорбию, это понятия взаимоисключающие.

— Да. Извини, если я тебя обидел.

— Ты не обидел меня, — возразил я.

Я задумался, откуда он мог получить такие сведения. Действительно, я не был скорым на суд человеком и не видел нужды доверять всяким глупым обвинениям. Злые соседи, завистливая семья, обманутые любовники — такие люди уж слишком часто пробовали использовать веру для своего личного крестового похода. И уж слишком часто Скамьи города и герцога прислушивались к этим глупостям. Но меня учили отделить плева от зёрен, и поэтому случалось не раз и не два, когда я вытаскивал кого-то из пыточной или с костра. Но всегда только тогда, когда я был полностью уверен в его невиновности, или правильнее сказать, в малой степени вины.

В конце концов, я помнил слова моего Ангела, который как-то сказал, что в глазах Бога мы все виновны, а тайной является лишь время и мера наказания.

***

Обед был таким обильным и таким жирным, что меня тошнило уже от одного вида Смертуха, который не обескураженный количеством еды, поглощал очередную миску наваристой похлёбки, откусывая периодически от истекающей густой подливой свиной ноги.

— Ховошо, — заговорил он с полным ртом, видя, что я смотрю на него. Я отвёл взгляд, как раз в тот момент, чтобы увидеть у входа в эркер запыхавшегося и покрасневшего от бега Кеппеля.

— У меня плохие новости, Мордимер, — тихо произнёс он. Опёрся о косяк двери. — Очень плохие новости.

— Говори, — вздохнул я, задумавшись, что может быть хуже правления Тинтарелло в городе. Он подошёл ко мне и вопросительно посмотрел на жрущего как свинья и измазанного в подливе Смертуха.

— Можешь говорить при нём, — объяснил я.

— Посланный Его Преосвященством инквизитор умер в корчме в пяти милях от Виттингена, — шёпотом сказал Кеппель. Я взял кувшин и медленно, очень медленно налил вино в кубок.

— Его убили? — спросил я приглушённым голосом.

— Нет, — скривился он. — Он был болен, уже когда выезжал из Хеза. Говорят даже, что очень болен.

— Кто это был?

— Додерик Готтстальк, — произнёс Кеппель. — Ты знал его?

— Ему было под восемьдесят, — фыркнул я. — И уже лет десять он лишь просиживал в саду Инквизиции и грелся у камелька в трапезной. Андреас, этот человек чуть ли не двадцать лет не проводил никакого следствия! Мы посмотрели друг на друга, и в его и в моих глазах было как понимание, так и недоумение. И на самом деле много страха, хотя в этом мы бы не признались даже сами себе.

— Тот, кто его послал, знал, что Додерик не доедет, — сказал медленно и очень, очень тихо Кеппель. — А если даже доедет, то не высунет носа из кровати. Неужели кто-то хочет уничтожить Виттинген?