Молот ведьм

Я видел, что её всю трясёт от страха и холода. Я посмотрел на Андреаса и покрутил головой. Каноник ничего не смыслил в искусстве допрашивания. С такой девушкой следовало обходиться предупредительно и деликатно. Держать её за руку, обращаться ласковым голосом, глядя прямо в глаза. Даже причиняя ей боль либо приказывая причинить ей боль, следовало быть полным любви и сочувствия. Тогда она, рано или поздно, открыла бы все тайны сердца своего перед следователем. А каноник, самое большее, мог принудить её сказать то, чего он сам желал. Кто знает, может, впрочем, именно это ему было нужно?

— Так ты утверждаешь, что не готовила никаких мазей, ведьма?

— Нет, господин!

Каноник покопался в документах и вытащил из стопки бумаг какой-то лист. Сощурил глаза и прочитал.

— Возьми пепел нетопыря, сожжённого в полночь, добавь к этому десятую часть кварты месячных девственницы, две унции перетопленного жира некрещеного младенца, растёртый корень мандрагоры, яд жабы, пот чёрного козла. Перемешай всё в глиняной посуде на развилке дорог, под виселицей, где в этот день повесили человека. Произнеси молитву наоборот и громко скажи: «так помоги мне, Сатана, чёрный мой властитель». Ты отрицаешь, что проводила эти богохульные ритуалы?

Девушка явно не поняла вопроса и только застонала протяжно, так что палачу снова пришлось ударить, чтобы замолчала.

— Признаёшься? — рявкнул каноник и наполнил свой кубок из бутыли. Часть напитка пролилась на стол.

— Смилуйтесь, я невиновна…

— Вижу, ты еси строптива, а твой хозяин, Сатана, не позволяет тебе признаться в грехах перед судьями, поставленными матерью нашей — Церковью единой и вселенской. — Каноник встал с места и гремел на весь зал. — Посему время нам склонить тебя говорить правду методами, кои более подходят таким как ты, греховным и богохульным дьявольским отродьям…

— Любовь, милосердие и сочувствие. Вот вторые имена нашего каноника, — съязвил я.

— Если эта девка ведьма, то я чёрный козёл, — буркнул Кеппель, но так тихо, чтобы случаем никто из людей внизу этого не услышал.

Трудно было с ним не согласиться, хотя, конечно, я не знал, что за причины склонили каноника допрашивать именно эту девушку. В любом случае, у меня было непреодолимое ощущение, что он ненавидел людей, которых допрашивал. И этим показал себя только хуже, поскольку даже самый тупой инквизитор знал, что по отношению к обвиняемым мы должны быть полны безбрежной и способной на любые жертвы любви. Не всегда это удавалось, особенно перед лицом наиболее закоренелых грешников, и не всегда у инквизиторов хватало терпения и милосердного огня в сердце, но в любом случае таков был идеал, к которому мы должны стремиться, невзирая на тяготы.

— Начнём с прижигания подошв. — Я видел, что он сощурил глаза, а его рот растянулся в жестокой улыбке.

Палач вынул из жаровни факел, после чего приблизил его к стопам девушки. Она закричала, а её тело изогнулось в приступе боли. Шнуры и зажимы впились в обнажённое тело.

— Держи, держи, — сказал Тинтарелло, когда палач посмотрел на него.

Девушка выла как осуждённая на вечные муки. Дёргалась так сильно, что кожа на её запястьях и лодыжках лопнула, и появились багровые кровоподтёки. Она прикусила язык, и сейчас кровь хлестала ей на подбородок и грудь.

— Господииии! — издала она из себя последний горловой визг и обмякла.

Палач отнял факел от её стоп. Только сейчас до моих ноздрей донеслась вонь горелого мяса.

— Позовите лекаря, — приказал каноник. — И приводите её в себя, приводите, Господи!

Мы отодкинулись к стене, не желая, чтобы Тинтарелло (не занятый сейчас допросом) нас увидел.

— Держу пари, получил бы от неё всё, что бы только захотел, даже пальцем не тронув, — вздохнул Кеппель. — Но отче канонику наверное нравится это занятие.

— Несомненно да, — сказал я и вдруг меня что-то насторожило. — Ты заметил, Андреас, что каждый раз увеличивается число осуждённых? Мой сотоварищ начал объяснения с Ноймаркта, последнего города. Но перед эти был Сан-Поли, а ещё перед этим Полниц…

Андреас покивал, вспоминая числа, упомянутые Смертухом.

— Ты прав, — Он кивнул. — Бог похоже не любит Виттинген.

Внизу мы услышали стук двери, и в зал вбежал лекарь, сжимающий в руках охапку каких-то баночек и бутылочек.

— Вы не спешили, приятель, — брюзгливо заметил каноник.

Врач пробормотал слова извинения и сгибался в поклонах. Из его рук выпала одна из баночек и разбилась на полу. Лекарь уставился на осколки тупым взглядом, а Тинтарелло рассмеялся и хлопнул себя по бёдрам.

— Ну ты и ловкий, браток! — крикнул он. — Напомни, чтобы я никогда не давал тебе пускать кровь. Оба семинариста рассмеялись громогласно, а немного погодя с деланным и принуждённым хихиканьем к ним присоединился писарь.

— Ну, приводите её в себя, а не пяльтесь так. — Каноник перестал смеяться. — Смотрите-ка, уставился как баран…