Молотов. Наше дело правое [Книга 1]

- Но налог все-таки середняк должен платить, а это составляет не менее чем три четверти всего налога, что немного его «задевает», - возразил Молотов.

- А кто же против этого спорит, что приходится задеть, но повышение ставки, Вячеслав Михайлович, для середняка -одно, а повышение ставки для кулака - другое... Когда аграрная страна ввозит хлеб, а вывозит продукты промышленности, ясно, что эта стоящая дыбом экономика может поставить дыбом и классы⁶⁶⁴.

Сталин говорил, как о само собой разумеющемся, об отмене чрезвычайных мер. Однако из-за невозможности осуществить индустриализацию за счет ограбления колоний, побежденных стран или займов извне существуют «ножницы цен». «Это есть нечто вроде “дани”, нечто вроде сверх налога, который мы вынуждены брать временно для того, чтобы сохранить и развить дальше нынешний темп развития индустрии». А «по мере нашего продвижения вперед сопротивление капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет обостряться»⁶⁶⁵.

Безусловно, и теория «дани», и концепция обострения классовой борьбы были для бухаринцев неприемлемы. Но они не отважились выступить против Сталина - решили отыграться на Молотове. Тот, в отличие от генсека, 10 июля нанес правым ряд чувствительных уколов. Он соглашался, что ответ «должен стоять в решительной ликвидации чрезвычайных мер в деревне и притом ликвидации немедленной». Основа для следующей кампании - «повышение заготовительных цен на хлеб». При этом увеличение оптовых цен неизбежно отразится на повышении цен розничных, «придется кушать не белый, а серый хлеб». Затем Молотов перешел к «ошибочным мнениям и извращениям партийной линии», которые толкали бы к «прямой сдаче на милость кулаку». В этом контексте досталось Осин-скому за теорию «размычки между городом и деревней», Угланову - за «ставку на увеличение роли частника». Но наибольшее беспокойство правых вызвал жесткий выпад Молотова против Астрова за статьи в «Правде», где «однобоко говорилось о чрезвычайных мерах и о поддержке индивидуального крестьянского хозяйства»⁶⁶⁶. Всем было известно, что Астров - alter ego Бухарина.

Томский обвинил Молотова в вынесении на пленум сора из избы Политбюро и прошелся и по всему спектру его ошибок (имея в виду, естественно, и генсека):

- Я боюсь вот чего - все мы за нэп, но немножко веет от некоторых речей таким душком: хорошо, если бы этот нэп был, но без нэпманов, без кулаков и без концессионеров. Вот это был бы прекрасный нэп (смех)⁶⁶⁷.

До конца пленума оставалась пара дней. Планы правых рушатся на глазах. Ничего похожего на бунт против Сталина со стороны ЦК не происходит. Вот-вот пленум завершится просто принятием очередной резолюции, совершенно безопасной для генсека и его команды. И здесь, похоже, Бухарин запаниковал. Иначе невозможно объяснить, зачем ему потребовалось идти на контакт с Каменевым, которого за хорошее поведение и раскаяние - вместе с Зиновьевым - только что восстановили в партии. Каменев по горячим следам их разговор тщательно записал:

(Открывается дверь и входит Бухарин.) «Вид взволнованный и замученный до крайности. Очень волнуясь, сказал следующее. Говорил час без перерывов... Дело в ЦК и в партии зашло так далеко, что вы (а также, вероятно, и троцкисты) неизбежно будете в него втянуты и будете играть в его решении важную роль... Мы считаем, что линия Сталина губительна для всей революции. С ней мы можем пропасть. Разногласия между нами и Сталиным во много раз серьезней всех бывших у нас разногласий. Я, Рыков и Томский единогласно формулируем положение так: “Было бы гораздо лучше, если бы мы имели сейчас в Политбюро вместо Сталина Зиновьева и Каменева”. Его (Сталина) задача теперь отобрать у нас московскую и ленинградскую “Правду” и сменить Угланова, который целиком с нами. Теперь дело не в “кукушке”, а действительно решаются судьбы революции... Он предлагал ни одного расстрела по Шахтинскому делу (мы голоснули против), во всех переговорах идет на уступки... Линия губительная, но он не дает возможности даже обсуждать. Ловит, пришивает уклоны. Нас он будет резать.

Я: “Каковы же ваши силы?”