Молотов. Наше дело правое [Книга 1]

Молотов не сомневался в виновности большинства главных фигурантов показательных процессов. Он неизменно советовал всем, кто обвинял его в связи с репрессиями, почитать стенограммы процессов, которые, как он утверждал, невозможно было срежиссировать. «Двенадцать дней в присутствии мировой прессы идет открытый процесс, судят двадцать одного человека, все довольно известные лица. И наши враги в зале сидят. Этого никакая организация ГПУ и прочая наша охрана не могла организовать»¹³²⁶. Тем, кто обращал внимание на недостаточность улик против осужденных, Молотов обычно отвечал: «Сталин немного посмеялся над теми, кто, прежде чем согласиться поверить в заговор, требует предъявления большого количества письменных документов: опытные заговорщики, заметил он, редко имеют привычку держать свои документы в открытом месте»¹³²⁷.

Молотов обращал внимание на то, что тогда «никто и ни разу не поставил в ЦК или перед ЦК вопроса о политической необоснованности основного курса партии... Можно ли, однако, объяснить отсутствие таких протестов и возражений в ЦК и в партии в целом просто малодушием тех десятков и сотен людей, которые входили в состав ЦК, в состав руководящих центральных и местных органов? Нет, нельзя. Очевидно, были немалые основания, чтобы в активе партии создалось мнение, что для проводимых массовых репрессий были известные основания»¹³²⁸. Покушения на высшее руководство страны готовились. В Германии, где режим был пожестче советского, известно более чем о сотне неудавшихся покушений на Гитлера. Молотову было известно как минимум о десятке попыток убить Сталина.

Были ли репрессии оправданными? Молотов признавал множество ошибок, из-за которых погибло большое количество невиновных людей, и считал совершенно неоправданными масштабы чисток. «Эти беспримерные и, безусловно, во многом необоснованные и несправедливые репрессии превзошли все разумные и допустимые размеры. В огне этих репрессий погибло много не просто невинных людей, погибло немало честнейших революционеров, преданнейших партийцев. Никто и никогда не оправдает этой вакханалии репрессий тридцатых годов, а также второй половины сороковых и первых лет пятидесятых годов»¹³²⁹.

Роль Сталина в проведении репрессий для него была очевидной. «Мне, как и другим товарищам из партийного руководства, было и тогда ясно, что при проведении массовых репрессий допускались серьезные ошибки, прямые злоупотребления, - напишет Молотов. - Хотя в те годы соответствующие государственные органы направляли в ЦК многочисленные протоколы следственных дел, в которых были разные “признания” арестованных в контрреволюционных актах, в предательских связях с иностранными капиталистическими государствами и т. п., вынужденный характер этих “признаний” нередко был очевиден. В личных беседах со Сталиным я не один раз предлагал провести основательную партийную проверку работы следственных органов, но это не только не находило поддержки, но и встречало явно отрицательное отношение. Только в отдельных редких случаях давалось согласие на такую проверку» ¹³³°.

Но Молотов не перекладывал всю вину на Сталина. «Особую ответственность несет за это Сталин. Не могут снять с себя ответственности за эти репрессии и ближайшие соратники Сталина - члены Политбюро ЦК, секретари крупнейших парторганизаций, которые знали и не могли не знать о том, что творилось в партии, в стране». Чуеву он сказал: «Я отвечаю за все репрессии как председатель Совнаркома»¹³³¹.

Однако Молотов не соглашался и с преувеличением масштабов репрессий, и с поголовной реабилитацией всех осужденных. «После смерти Сталина, особенно после выступления Хрущева на XX партийном съезде и позже усиленно раздувались разные, во многих случаях сомнительные, добросовестно не проверенные и явно преувеличенные “сведения” о репрессиях в середине 30-х годов. Нашлись в партии люди, которые готовы были взвалить на руководство партии 30-х годов любые обвинения и прямые поклепы самого злостного характера, хотя в свое время отличались излишней “активностью” в проведении репрессий (тот же Хрущев)»¹³³².