Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Новый правитель должен обладать исключительными и выдающимися качествами, выделяющими его на фоне нормы, воплощенной в principe naturale. Эти качества можно обозначить как virtù, благодаря которой обретала форму материя fortuna. Однако поскольку форме и материи надлежало соответствовать друг другу, это означало, что раз преобразователь необыкновенно подвержен воздействию фортуны, то и проявленная им при этом virtù должна быть необыкновенной. Макиавелли продолжает свои рассуждения исходя из того, что ситуации, в которых главную роль играет фортуна, не являются одинаково хаотичными. В них прослеживаются стратегические дифференциации и, соответственно, различными являются стратегии, которым может следовать virtù. Он двояким образом подготовил почву для своего утверждения. Во-первых, определив инновацию как разрушение прежде существовавшей узаконенной системы, он установил, что прежние системы могут различаться между собой, а новые подданные государя – по-разному реагировать на их утрату. Бывшим гражданам республики труднее привыкнуть к его правлению, чем бывшим подданным другого государя, потому что в одном случае принятые нормы поведения требуют полного пересмотра, а в другом – только перенаправления334. Во-вторых, он выделил несколько типов нововведений. Государь мог приобрести власть благодаря собственным войскам или войскам своих сторонников. Своей победой он мог быть обязан собственным талантам или одной лишь удаче. Когда для обозначения последней антитезы Макиавелли употребляет слова virtù и fortuna, он употребляет их не совсем точно. Поскольку почти невозможно представить себе, чтобы человек захватил власть, сам при этом не проявив virtù, в каком-то смысле virtù всегда служила орудием нововведения, открывающим его воздействию fortuna. Однако в то же время virtù по-прежнему означала способ управлять фортуной. Между новатором, который мог по своей воле остановиться там, где он находился, и тем, кто продолжал зависеть от сложившегося положения, существовала известная разница. Здесь возникала вторая антитеза, вбирающая в себя первую, и у virtù появлялось двойное значение – орудий власти, подобных войску, и личных качеств, необходимых, дабы управлять этими орудиями.

Природа и обстоятельства нововведения двояким образом влияли на встававшую перед новатором проблему. Чем больше легитимности, обусловленной привычкой, которой обладал его предшественник, он мог перетянуть на свою сторону, тем меньше ему приходилось участвовать в открытой борьбе virtù и fortuna и тем меньше ему требовалась virtù (в обоих ее значениях). Чем больше он, в силу новизны своего правления, оказывался зависим от обстоятельств и людей, не подлежащих его непосредственному контролю, тем больше беззащитен он был перед fortuna и тем больше требовалось ему virtù, чтобы освободиться из-под ее власти. Его потребность в virtù могла измеряться по двум шкалам, и поскольку его положение относительно каждой из них определялось эмпирически заданными обстоятельствами, то стратегически необходимые действия и требующиеся для их осуществления качества ума – две составляющие virtù – также могли варьироваться. Таким образом стало возможно выстроить типологию инноваций, опасных положений, в которые мог угодить новатор, и разновидностей virtù, с помощью которых он мог эту опасность преодолеть. Точкой отсчета служил пример наследного правителя, уязвимость и потребность в virtù которого были минимальными.

Анализу нововведений посвящена первая треть «Государя», и его можно назвать ключевым по крайней мере для этой части книги. В главах III–V рассматриваются отношения между властью нового государя и обычаями общества, над которым он ее приобрел; в главах VI–IX – то, насколько новизна делает его зависимым от фортуны. В заключение краткого обзора, который предполагает наш подход к «Государю», отметим, что главы XII–XIV посвящены военной мощи государя, а главы XV–XXI – его поведению в отношении подданных. Эта часть строится главным образом вокруг морали Макиавелли, как мы ее знаем. В XIV и XV главах автор возвращается к своей основной теме и снова говорит о противостоянии нового государя наследному правителю и фортуне, а заключительная, XXVI глава представляет собой знаменитый и неоднозначный «призыв овладеть Италией и освободить ее из рук варваров». В «Государе» мы не находим системы исчерпывающих классификаций, но встречаем устойчивые мотивы, к которым относится этот призыв.