Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Важно, что Макиавелли, по всей видимости, исходит из абсолютно традиционного по своему устройству общества, основанного на обычае и исключающего отношения между гражданами, которые составляли фундамент аристотелевского полиса. Однако ниже, в главе V, он говорит, что над территорией с собственными обычаями труднее удержать власть, чем над той, обычаи которой легко поддаются ассимиляции. Аналогичным образом труднее всего удержать власть над городом, привычным к свободе и жизни по собственным законам. Им можно управлять, учредив олигархию, зависящую от внешней поддержки, но единственный надежный способ – разрушить его. Почему так происходит? Память о прежней свободе, которая никогда не обернется на пользу новому государю, необыкновенно устойчива. Макиавелли снова делает акцент на привычке. Вероятно, ничто другое не может служить основанием легитимности, и проблема новатора всегда заключается в том, что его подданные к нему не привыкли, а привыкли к чему-то, чего он их лишил. Впрочем, в подобных случаях значение имеют не только привычка и обычай: «…в республиках больше жизни, больше ненависти, больше жажды мести; в них никогда не умирает и не может умереть память о былой свободе»339. Время здесь бессильно. Это заставляет нас вспомнить тезис Гвиччардини, что гражданская свобода стала частью второй натуры флорентийцев. В этой главе Макиавелли, возможно, отсылает к особенностям восстановленного правления Медичи, хотя, по крайней мере формально, и рассматривает случай бывшей республики, присоединенной к владениям чужеземного правителя. Главный вопрос заключается в том, почему привычную свободу столь трудно развеять и невозможно забыть. Ответ, по-видимому, таков: когда люди привыкли повиноваться государю, им не приходится менять свою природу при необходимости повиноваться кому-то другому. Опыт гражданской жизни, в особенности существующей не одно поколение, накладывает на их природу неизгладимый отпечаток, поэтому они в самом деле должны стать новыми людьми, чтобы научиться охотно подчиняться государю. В отличие от Лодовико Аламанни, Макиавелли, похоже, не считает такое превращение осуществимым. Более того, вся его теория фортуны держится на мысли, что люди не в силах изменить свою природу, разве что лишь очень медленно, – на такие изменения указывает понятие обычая. Нам также следует держать в уме предположение, что Макиавелли мог разделять точку зрения, что люди, которые получили опыт гражданства, ощутили исполнение своей подлинной природы, или prima forma.

Теперь новый государь вступил в область, где властвует случай. Время, в котором он живет, формируется человеческим поведением, каким оно становится, когда люди уже не руководствуются привычными установлениями. Теперь он уязвим для фортуны. Вероятно, главный постулат «Государя» состоит как раз в том, что временное измерение, в котором государь теперь существует, не является совершенно непредсказуемым и неуправляемым. Это мир Гоббса, где люди преследуют собственные цели, не оглядываясь ни на какой закон. Почти всегда это происходит в результате действий самого преобразователя, живущего в этом мире, а то, как люди преследуют свои цели, стремясь к власти, означает, что власть каждого человека представляет угрозу власти любого другого индивида. Во второй части III главы впервые возникает тот стратегический анализ беззаконного мира погони за властью, который, как всегда признавалось, делает мысль Макиавелли особенно острой. Именно здесь мы впервые встречаемся с утверждением, что основное требование стратегического поведения – это действие. Альтернатива действию – задержка или промедление, а раз время оказалось полностью во власти случая, то медлить невозможно, ибо насчет времени нельзя строить сколько-нибудь надежные предположения. Точнее, уместна лишь одна гипотеза: если ничего не делать, время принесет неблагоприятные изменения. Некто обладает властью, а другие – нет, и возможна только одна перемена: другие приобретут власть, а он ее потеряет. Римляне знали, что войны не избежать, и всегда стремились сразиться с врагами сейчас, а не потом340. Нам остается лишь догадываться, что сказал бы Макиавелли о современных сдерживающих стратегиях в попытке «выиграть время». Возможно, он предположил бы, что они имеют смысл лишь в рамках договоренности между силами, стремящимися стабилизировать властные отношения и придать им законную форму. В проще устроенной, но полной угроз ренессансной действительности он мог позволить себе рассуждать о государе, ставящем цель бесконечно умножать свою власть, и не задаваться вопросом, что станется, если он сможет создать мировую империю.