Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Именно в таком контексте мы знакомимся с Чезаре Борджиа. Как хорошо известно, эта фигура завораживала Макиавелли. О том, что именно он якобы и есть главный герой «Государя», а все основные темы трактата надлежит интерпретировать в связи с его ролью, написано очень много. Желательно поэтому точно определить статус Борджиа. Если применять критерий virtù–fortuna, его положение становится одной из идеальных ситуаций, которые располагаются в зависимости от того, насколько virtù независима от fortuna. Virtù законодателя наделяет его почти полной независимостью, но в Чезаре мы наблюдаем сочетание максимально развитой virtù с максимальной зависимостью от фортуны. Он изображен как человек незаурядных способностей, которому выпала удача только потому, что его отца избрали папой. Его virtù нашла отражение в усилиях, приложенных к утверждению независимой власти в Романье незадолго до смерти его отца354. Разумеется, избрание Александра VI сыграло роль occasione, в котором проявила себя virtù Чезаре, однако его пример существенно отличается от примера законодателя, ухватившегося за occasione. Законодатель в этом случае, как мы узнаём, ничем не обязан fortuna, кроме occasione. Вся его virtù находится в нем самом. Перед нами возникает образ обладающей незаурядным творческим мышлением личности, накладывающей на обстоятельства свой отпечаток, как на tabula rasa. В итоге мир случайностей превращается в инертную материю, которой virtù придает форму. Но occasione лишь временно подняло Чезаре на колесе фортуны. Он был многим ей обязан, и она могла покинуть его в любой момент. Зависимость от fortuna сохранялась, пока с помощью своей virtù он не пытался установить власть, не зависящую от следующего оборота колеса.

Положение Чезаре формально отличается от ситуации законодателя тем, что его virtù и fortuna не просто противостоят друг другу. Поскольку законодатель наделен сверхчеловеческой virtù, fortuna над ним не властна; Чезаре обладает лишь человеческой virtù – он занимает по отношению к законодателю примерно такую же позицию, как аристотелевский человек практического ума по отношению к платоновскому философу-правителю, – и мы видим, как он силится выйти из-под власти fortuna. Впрочем, дело не только в этом. Чезаре выделяется на фоне остальных новаторов. В главе VI говорилось, что привнесение чего-то нового – самая трудная и опасная задача355. Уязвимость новатора для fortuna выводилась из того обстоятельства, что привносимые им перемены нарушали все человеческие отношения и отталкивали одних людей сильнее, чем привлекали других. Однако это не относится к Чезаре. Его зависимость от fortuna выражается не в неоднозначном отношении Романьи к его власти, а в неопределенности срока жизни Александра VI. Да, мерой его virtù являются его искусные военные и другие приемы, о которых говорит Макиавелли и которые должны служить гарантией, что его власть в Романье устоит после смерти Александра VI. На деле же она остается в полной зависимости от политики папы и курии, и Макиавелли не удалось убедительно показать, что это не так356. Fortuna приобрела внешний характер. События в Романье зависят от того, что происходит в других местах, а не являются простым следствием перемен, привнесенных Чезаре в привычный уклад области. Нам мало что сообщается и о том, каким было общество Романьи до прихода Чезаре, и не потому, что мы должны увидеть в Чезаре Тезея Романьи, а в ее жителях – инертную материю, которой он способен придать форму. Его отношения с fortuna – это не отношения законодателя.