Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Здесь обозначены основы гражданской морали, оправдывающей инвестиции и торговлю, и намечается отождествление коммерческой этики с христианской. Кредит превращается в уверенность, во взаимное доверие и возможность положиться на другого именно тогда, когда люди понимают, что их благополучие зависит от взаимной поддержки. Они осознают: в одиночку им не выстоять, они части одного целого и – если использовать выражение, которое было призвано развеять царившую в ХX веке финансовую панику, – им нечего бояться, кроме страха. Можно сказать, что из того естественного состояния, о котором говорит Гоббс, они переходят в состояние, описанное Локком. Однако именно независимый человек добродетели, обладающий самоуважением, обеспеченным владением недвижимостью, стремится «зависеть лишь сам от себя», черпать силу из своей самостоятельности и быть гражданином. В течение столетия после Давенанта Монтескьё и другие социальные теоретики придут к выводу: спартанская, римская или «готическая» добродетель, основанная на том, что совершенно обособленные друг от друга люди владели землей, была бесчеловечно суровой. Лишь с распространением коммерции и ремесел сформировалось общество, способное к доверию, дружбе и христианской любви. Противопоставление гражданской и христианской добродетели, заданное Макиавелли, повторилось в форме предположения об историческом переходе от эпохи морали, базировавшейся на недвижимом имуществе, к эпохе нравственности, основанной на имуществе движимом.

Однако эпистемологические основания новой морали, изображаемой Давенантом, очень хрупки, и полностью осуществить переход ему так и не удается. Кредит, понимаемый как доверие друг другу, «требует хорошей репутации» и «зависит от наших страстей – надежд и страхов»; и это происходит потому, что объекты такой оценки кредитоспособности не вполне реальны. Здесь лишь отчасти подразумеваются мнения о реальных людях и вещах, которые мы высказываем вслух и которые определяют наши действия; в рамках этой теории общества золото и бумага выступают как символический посредник, служащий для выражения чувств и претворения их в действия, так что они приобретают самостоятельную, но по сути фиктивную ценность. Сам язык, на котором мы общаемся, материализовался и превратился в объект желания, поэтому передаваемые его средствами знания и смыслы подверглись искажению и отчасти утратили свою рациональность. Институт долга и публичного биржевого капитала обратил языковые сигналы в рыночные товары, поэтому те, кто способен повлиять на их стоимость, – как Том Дабл, политик и трейдер из «Правдивого портрета современного вига», – могут свободно контролировать и подделывать «речевую коммуникацию».