Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Впрочем, это означало отождествление коррупции с действиями Антихриста в обоих полушариях и, в частности, с постоянной угрозой отступничества в землях Нового Света, с которыми заключен завет. Поэтому логично, что Тьювсон счел нужным проследить существование феномена, который он называет «апокалиптическим вигизмом», и обнаружил его отзвуки в языке даже такой далекой от хилиазма работы, как «Исследование о каноническом и феодальном праве» (Dissertation on the Canon and Feudal Laws) Джона Адамса1255. Город на холме отождествлялся с уравновешенным правлением, где ни представители иерархически организованной церкви, ни какие-либо другие агенты коррупции не препятствовали добродетели и свободе людей, и порча, угрожавшая последней, в той же мере была делом рук Антихриста, как и отступничество, угрожавшее первой. Когда действие благодати в священной истории слилось с провиденциальным прогрессом светского просвещения, Антихрист, в свою очередь, принял облик исторических сил: римского клерикализма, феодальных пережитков, пороков современности, стремившихся замедлить прогресс или помешать ему. Произвольно устанавливаемые налоги, постоянная армия, иерархическая церковь по-прежнему могли представать как результат действия злых сил, преследовавших и подрывавших добродетель римлян, готов, а теперь и британцев посредством translatio и anakuklōsis мировой истории. Вопрос, коррумпирует ли империя добродетель американцев или укрепит ее, имел как эсхатологическое, так и мировое значение, причем последний исход трудно отличить от наступления Тысячелетнего Царства или «Пятой Монархии». Иеремиада или Обличения – эта самая американская из всех риторических форм – слилась с языком классической республиканской теории до такой степени, что впору говорить об апокалиптическом макиавеллизме; и это также усиливало склонность видеть в моменте, когда коррупция начинала угрожать Америке, проявление уникального и всеобщего кризиса.

II

Хотя апокалиптическое измерение явно присутствовало в риторике Революции, оно едва ли там доминировало. Американцы этого поколения воспринимали себя скорее свободными вооруженными гражданами, проявляющими патриотическую добродетель, чем святыми, связанными заветом. Мы подчеркиваем доступность апокалиптики, руководствуясь аналитическими и диагностическими соображениями; ее присутствие и продолжительное тесное соседство с гражданским гуманизмом в его старовигской версии показывают, насколько мышление и риторика Америки по-прежнему были связаны с рассмотренной нами ренессансной традицией, где гражданину для драматизации его деятельности требовался апокалиптический контекст, или, по сути, образ святого. Однако все, кто в последнее время изучал Революцию с точки зрения преемственности по отношению к этой традиции – Бейлин, Поул и Вуд, – настаивают, что в период создания американской Конституции и дебатов между федералистами и республиканцами гражданская традиция испытала коренным образом преобразивший ее кризис и уже никогда не оставалась прежней; Вуд, в частности, говорит о «конце классической политики»1256. Столь мощная диалектическая кульминация, несомненно, удовлетворила бы находящегося в затруднительном положении создателя книги, похожей на эту, поэтому тезис Вуда требует тщательного изучения. Однако мы остановимся на том, что вызывает в нем некоторые сомнения.

Те, кто вдумчиво исследовал ситуацию в Америке и написал свои работы прежде кризиса, завершившегося обретением независимости, отмечали, что нестабильность политической обстановки в колониях можно объяснить отсутствием какого-либо аналога палаты лордов1257. Под этим они подразумевали две не очень просто совместимые вещи. Прежде всего они отсылали к учению о том, что лорды в британской государственной системе играли роль немногих в классической теории, обладая большим досугом и опытом, – можно было обосновать их наследственное положение тем, что оно гарантировало эти качества, – и выполняя стабилизирующую и сдерживающую функцию, которую уместно обозначить как функцию pouvoir intermèdiaire, «завесы и насыпи» (screen and bank)1258, выражаясь языком 1642 года, между королем и общинами, одним и многими, исполнительной и законодательной властью. Без аристократии, как утверждали по меньшей мере с 1675 года, общины проявляли бы упрямство и беспокойный нрав, так что сладить с ними можно, лишь прибегнув к силе или коррупции. Традиция «страны», к которой принадлежали Шефтсбери и Болингброк, вовсе не была враждебно настроена по отношению к пэрам; в наследственном статусе она видела средство укрепить основанную на собственности независимость и защиту от махинаций «придворной» партии, а Билль о пэрстве в 1719 году оказался отклонен потому, что попытка еще сильнее законодательно закрепить независимость верхней палаты парламента воспринималась как опасная для самой палаты.