Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Америка была основана путем создания новых колониальных поселений, но обеспечила свою безопасность за счет завоеваний. Предпринятые британским правительством шаги, послужившие импульсом к началу классического революционного процесса, составляли часть реорганизации, которая последовала за Семилетней войной. В этой войне Британия одержала победу в Северной Америке и Индии; ее торговая, морская и колониальная власть существенно расширилась, и в ней стали видеть гигантскую империю. Согласно всем правилам классической республиканской риторики, это был оптимальный момент, чтобы высказать предостережение в связи с возможным повторением судьбы Рима, который от республиканской формы правления перешел к деспотизму, поскольку завоевания превратили его в империю, богатство которой развращало граждан и могло распределяться лишь цезарем; но хотя в Британии и звучали подобные предупреждения, они были направлены главным образом против предполагаемой деятельности тех, кто наживал состояние в Ост– или Вест-Индии, чье движимое богатство могло возбудить в них новый интерес к «проценту на капитал» и поставить под контроль парламент путем скупки избирательных округов1250. Завоевание внутренней речной системы Северной Америки вызвало меньше таких опасений и, по-видимому, уподоблялось той прибыльной, но еще не развращающей войне на море, которую представители партии «страны» считали более предпочтительной, чем сухопутные столкновения в Европе; граф Четэм счел особо необходимым выступить в парламенте, защищая участие в сухопутной войне на стороне Ганновера и Пруссии. Однако для американцев открытие того факта, что имперские завоевания, обезопасившие их от иноземных врагов и коренных жителей, угрожали им коррупцией, исходившей от их собственного правления, оказалось явным и неожиданным парадоксом. В подобных обстоятельствах риторика, отсылавшая к республике и Цезарю, была вполне уместна и активно использовалась1251; и все же не были ли американцы, даже в их собственных глазах, системой колоний, которая расширяла границы империи, а вовсе не республики?

Впрочем, важно отметить, что понятие «империя» в макиавеллиевской традиции могло употребляться в нескольких значениях. С одной стороны, причиной коррупции в Риме стали завоевания, а значит, империя; и такое употребление было и остается нормальным в плане разграничения между республикой и «империей» как правлением principes, на смену которым позже пришли imperatores. С другой стороны, римляне обладали imperium, то есть властью над другими народами, которую они приобрели, будучи, по Макиавелли, республикой, стремящейся к расширению, и практикуя макиавеллиевскую virtù. Следует ли в конечном счете считать успешную практику virtù причиной коррупции? Макиавелли в целом отвечал на этот вопрос утвердительно, а приверженцы неохаррингтоновского подхода отождествляли упадок республики с торговой империей, которая в современную им эпоху порождала финансовый мир и профессиональную армию. Но парадокс Августинской эпохи отчасти состоял как раз в том, что к такой военной и финансовой деградации вела, как считалось, сухопутная война в Европе, тогда как война на море и в колониях служила частью virtus Страны, не подверженной коррупции. Океания Харрингтона «диктовала законы морю», стремясь колонизировать другие страны, почему и стала свободной от порчи расширяющейся республикой, и американцы, устремлявшие взор по другую сторону Аппалачей, могли – прибегая к геноциду, над которым они мало задумывались, – разделять эту точку зрения. Даже если империя в конечном счете должна разложиться, существовал исторический круговорот различных форм правления (anakuklōsis), в котором свободолюбивые воины – греки, римляне и готы – завоевывали империи своей доблестью и владели ими, пока та сохраняла свою силу. Такой взгляд, на который указывала теория угасания и возрождения virtù у Макиавелли в соединении с доктриной translatio imperii, помогает понять вольность, с которой американцы в любой из периодов национальной истории говорили об «империи», принадлежавшей жителям в долинах Огайо и Миссисипи. Дабы принять себя такими, какими они были в силу обстоятельств основания и предыстории своего государства, им крайне требовалось представление об империи, совместимой с добродетелью.

Уже в 1725 году Беркли в знаменитой последней строфе своих «Стихов о будущем искусств и наук в Америке» (Verses on the Prospect of the Arts and Learning in America) сформулировал американскую версию translatio imperii:

Westward the course of empire takes its way;
The four first acts already past
A fifth shall close the drama with the day;
Time’s noblest offspring is the last1252

.