Поэтому, как полагали Бейлин и другие, идеология английской оппозиции XVIII века действовала одновременно как сдерживающая и побудительная сила в интерпретации американской революции. Она содержала в себе многие идеи, близкие философии Макиавелли, которые оказались самоосуществляющимися. Коррупцию, угрожавшую гражданским основаниям личности, невозможно искоренить иначе, кроме как личной добродетелью, а потому, если не принять своевременных мер, ее влияние быстро станет необратимым. Когда министры в Вестминстере – в министрах, как правило, видели корень почти всех зол – перешли к действиям, в которых можно усмотреть посягательство на колониальные свободы, разоблачать их казалось естественным, прибегая к той же риторике, которая в свое время использовалась для борьбы с «вигской хунтой» и Уолполом, тем более что враги Бьюта и друзья Уилкса уже использовали этот язык в высказываниях против правительства Георга III. Однако, как только в Америке заговорили о коррупции, ситуация быстро вышла из-под интеллектуального контроля. Если источник разложения находился по ту сторону Атлантики, правительство и (следовательно) общество, которые пытались его насаждать, сами были безнадежно развращены. Как следствие, добродетели и личностной целостности каждого американца ныне угрожала коррупция, исходившая теперь от внешнего, чужого источника, зависимость от которого американцы прежде считали безопасной. В языке зазвучала параноидальная нота, которая обычно возникает, когда люди в силу логики их собственной интеллектуальной ограниченности приходят к выводу, будто злые силы организуют заговор против внутренних моральных принципов, на которых основана цельность их личностей; лишь дьявольскими происками можно объяснить действия, каждое из которых, казалось, еще больше нарушает принятые порядки, чем предыдущее1247
. Добродетель, однажды оказавшись в опасности, вынуждена искать поддержки у самой себя, и американцы не видели никакого другого выхода, кроме