Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Как мы знаем, Гегель говорил о современных ему Соединенных Штатах: хотя они являются значимой и развивающейся политической культурой, в них пока нет ничего, что позволяло бы определить их как «государство». Тем не менее, предвосхищая гипотезу Тёрнера, он объяснил отсутствие классовых конфликтов открытием предохранительного клапана фронтира и предсказал: когда страна будет заселена, начнется урбанизация, появится постоянная армия и классовые конфликты, потребуется настоящее «государство» и начнет действовать диалектика истории, как он ее понимал1339. Это пророчество легко перевести на язык марксизма, но оно, как известно, еще ждет своего исполнения. Классовые конфликты в классическом марксистском понимании в Америке развиваются еще медленнее, чем в других прогрессивных индустриальных обществах, и если считать Герберта Маркузе наиболее видным марксистским теоретиком, работающим с американским материалом, то его марксизм можно назвать постиндустриальным, романтическим и пессимистическим. Дело не в том, что самодовольный локковский либерализм заставил американскую мысль заявить об излишней простоте конфликта между личностью и историей, а в том, что это противоречие выражалось и продолжает выражаться в домодерных и доиндустриальных категориях, так никогда и не отлившись в строгую гегелевскую и марксовскую диалектику исторического конфликта. Гегельянцы из Сент-Луиса, как продемонстрировали недавние исследования, исповедовали романтическую идеологию урбанистического фронтира, расширяющего горизонты сознания, наследуя геополитическому мессианству, о котором говорят Тьювсон и Смит1340; пришедшие же им на смену более академические философы гегелевского толка и вовсе никогда не были идеологами. Метаистория Америки всегда оставалась риторикой бегства и возвращения в пространственной плоскости, так и не став риторикой диалектического процесса.

В терминах, заимствованных из языка Ханны Арендт или подсказанных им1341, эта книга рассказывает часть истории возрождения на раннем современном Западе античного идеала homo politicus (zōon politikon Аристотеля), который утверждается в своем бытии и добродетели посредством политического действия; его ближайший родственник – homo rhetor1342, а антагонист – homo credens1343 христианской веры. Проследив развитие этой дискуссии в истоках модерной истористской социологии, мы пришли к изучению характерного для XVIII столетия сложного конфликта между homo politicus и homo mercator1344, который, как мы видели, являлся разновидностью, а не предком – по крайней мере в том, что касается истории его социального восприятия, – homo creditor1345. Последний определялся своей неспособностью отвечать критериям, заданным homo politicus, и попытки построить буржуазную идеологию в XVIII веке не смогли успешно оспорить признанного превосходства гражданской идеологии. Даже в Америке либеральная трудовая этика исторически оказалась сопряжена с чувством вины, связанной с неспособностью сформулировать для себя добродетель, которая могла бы спасти ее от коррупции; превращение Даниэля Буна в Вилли Ломана1346 является непрерывным и постоянным падением. Однако в истории американской трудовой этики не хватает одной фигуры из созданной Арендт галереи: homo faber1347 европейской идеалистической и социалистической традиций, призванного перекинуть мост между мифами буржуазии и пролетариата. Связь этой фигуры с европейской полемикой о добродетели и коммерции пока еще недостаточно ясна. Впрочем, поскольку в Америке промышленный труд покорял первозданную местность, а не преобразовывал прежний сельскохозяйственный ландшафт, homo faber на этом континенте скорее покоряет пространство, чем преобразует историю, а американские рабочие в гораздо меньшей степени, нежели европейские, были склонны считать себя истинными пролетариями. Поэтому этос историцистского социализма привнесен сюда пустившими корни в новой почве интеллектуалами (даже мученик Джо Хилл заявил, что «жил как поэт и умрет как поэт») и во многом оставался в подчинении у мессианского популизма «движения на запад».