Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Интеллект человека ХХ столетия по многим причинам испытывает недоверие к метаистории, и почти всегда для этого имеются основания, но американская культура настолько пронизана метаисторическим мышлением, что способность реконструировать эсхатологические сценарии – полезный инструмент ее истолкования. В свете представленной здесь модели мы видим, почему было необходимо – когда видение, которое выражал Джефферсон, только формировалось и при его дальнейшем становлении – отвергнуть Александра Гамильтона как лжепророка и даже своего рода Антихриста; он смотрел на восток, а не на запад1324, считал Америку торговой империей, а не земледельческой республикой, и утверждал, что коррупция неизбежна, круг замкнулся и наступил конец, еще прежде, чем завет был должным образом заключен или чем была предпринята попытка избежать порчи нравов. Мы понимаем также, почему Фредерик Джексон Тёрнер1325 уподобился американскому Исайе, в 1890 году заявив о закрытии фронтира; один этап пророческой схемы, одно обращение колеса в борьбе между добродетелью и коррупцией приближалось к концу. Кроме того, ясно, что начиная с этого периода сформировалось видение американской истории, предполагавшее, что после 1890 года речь шла о выборе между внутренней реформацией, с одной стороны, и глобальной морской империей, с другой, причем последняя должна способствовать освобождению Азии за счет торговли через «открытые двери»1326; и когда в третьей четверти ХX века Азия явно отвергла Америку, это повлекло за собой ощутимый кризис самооценки, вызвавший (в который раз) чувство, что восстановленная невинность и возрожденная добродетель утрачены навсегда, поэтому национальная иеремиада звучала особенно горько. Когда американцы (как это происходило по меньшей мере с 1898 года через регулярные интервалы времени) упрекали себя в «тирании свободного народа» и навязывании империи добродетели тем, кому не суждено стать ее полноценными гражданами, в этих упреках отчетливо различима макиавеллиевская интонация1327. Но примечательно еще, что эта иеремиада время от времени принимает форму спора с самой Конституцией, а недавно – и форму полемики с «локковским консенсусом», политикой практического приспособления и политической наукой об эмпирическом изучении поведения, которые вместе считаются – хотя и без достаточных оснований – изначальной основой республиканского здания и причиной того состояния дел, которое оплакивается как коррупция. Напряжение между политической практикой и ценностями, которым она должна соответствовать, иногда настолько нарастает, что американцы теряют всякое удовольствие – обычно им свойственное – как от практики, так и от размышлений о политике в духе Мэдисона. Язык практики не являлся республиканским в классическом смысле слова, но использование языка мифа и метаистории обеспечило повторение дилемм добродетели и коррупции, впервые сформулированных в XVIII веке; и то, что часто воспринимается как спор с Локком, на деле является спором с решением, которое этим дилеммам предложил Мэдисон. Американские политологи полагают, что в настоящее время они переживают «постбихевиористскую революцию»1328, но язык этого направления выдает в себе плач Иеремии. Пост-иеремиадная революция в области идеологии была бы в каком-то смысле более радикальной. Она возвестила бы об окончании момента Макиавелли в Америке – то есть завершении спора с историей в ее специфически американской форме. Что принесла бы такая перспектива, представить сложно: в настоящий момент есть не вполне определенные свидетельства, указывающие в направлении различных форм консервативного анархизма, – но конец, кажется, еще не наступил.

IV

Американская культура печально известна множеством мифов, многие из которых возникли в результате попытки избежать истории, а затем начать ее заново. Исследователи, изучавшие их распространение, обычно согласны, что пуританский обет возродился в договорной теории Локка, так что сам Локк оказался в роли ангела-хранителя американских ценностей, а конфликт с историей предстал как неустанная попытка бегства в дикую местность, где можно было бы воспроизвести эксперимент Локка, основав общество «естественных людей»1329. В предлагаемой здесь интерпретации на первый план выходит не Локк, а Макиавелли; мы указываем, что республика – понятие, позаимствованное у гуманистов эпохи Возрождения, – являлась подлинной наследницей обета, а иеремиада возродилась и стала обозначать страх перед коррупцией. Речь идет о том, что само основание независимой Америки воспринималось и утверждалось как событие, происходящее в момент Макиавелли – и даже в момент Руссо, – когда хрупкость эксперимента и двойственность положения республики в секулярном времени чувствовалась гораздо живее, чем это ощущалось с позиции Локка.