Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Основание республики, согласно этой трактовке, представлялось не просто как возврат к природе – хотя Кревкёр и утверждает обратное, – а как двойственный и противоречивый момент в диалектике добродетели и коррупции, знакомой большинству искушенных умов XVIII столетия. Бегство от истории к природе действительно имело место, и о нем говорили многие американцы революционного периода вскоре после Войны за независимость – а с меньшими основаниями и многие поколения историков вплоть до сегодняшнего дня – как о бегстве от Старого Света, от бремени церковного и феодального прошлого («каноническое и феодальное право» Адамса). Впрочем, анализ коррупции показывает, что речь шла о бегстве не только от древности и прошлого, но также от модерности и будущего, не только от феодальной и папистской Европы, но и от торговой Британии вигов – наиболее агрессивного «нового» общества в середине XVIII века; равным образом природа, к которой американцы поспешно бросались, была не просто пуританской, локковской или идиллической сельской первозданностью, а vita activa, в которой человек как zōon politikon мог удовлетворить свою натуру, но которую со времен Макиавелли все труднее оказывалось примирить с существованием в секулярном времени. Поскольку в неохаррингтоновской трактовке момента Макиавелли суеверия, вассальные отношения и спекуляции с бумажными деньгами могли быть замечены и решительно осуждены, прежняя и новая интерпретации коррупции соединялись в единое представление. Поскольку американскую республику можно помыслить в терминах rinnovazione в Новом Свете, то естественно, что бегство от коррупции виделось как акт бегства от прошлого в целом; и это создавало иллюзию движения к природе, будущее которой не угрожало человеческими проблемами и которая, как казалась, находилась вне истории. Однако это привело к серьезному искажению истории, которое вылилось в решимость американских исследователей, следующих этой тенденции, даже сегодня уравнивать Британию с Европой, а империю вигов со Старым порядком (Ancien régime)1330. Диалектика добродетели и коммерции являлась конфликтом с модерностью, нашедшим наиболее полное отражение – по крайней мере до Руссо – в лексиконе гуманистов и сторонников неохаррингтоновской теории, используемом в англоязычных культурах Северной Атлантики, и именно в этом языке и в противоречиях этих традиций американское сознание почерпнуло свою терминологию.

Можно сказать, что Гражданская война и революция, охватившие англоязычные части Атлантики после 1774 года, включали в себя продолжение, в большем масштабе и с большей остротой, той дискуссии Августинской эпохи, которая сопровождала финансовую революцию в Англии и Шотландии после 1688 года, а после 1714 года привела к установлению в Великобритании парламентской олигархии. Страх перед наступлением коррупции побудил американцев восстанавливать в республике добродетель и отвергнуть парламентскую монархию, которая, по общему мнению, была в некоторой мере неотделима от коррупции; а противостояние добродетели и нравственной порчи и составляет момент Макиавелли. Британия, наоборот, придерживалась курса, на который радикальные инакомыслящие внутри традиции вигов не оказали никакого влияния. Когда правительство возглавляли Норт, Рокингем и Шелбёрн, в политических кругах не сомневались, что формой правления останется парламентская монархия; вопрос состоял лишь в том, лучше ли воевать против колоний или отказаться от них, чтобы ее сохранить1331. Хотя в период кризиса 1780–1781 годов голоса, представляющие идеологию «страны», звучали громко и угрожающе1332, позиция «двора» относительно государственного устройства Британии не подвергалась серьезной опасности. В отличие от американцев, ориентировавшихся на модели неохаррингтоновского толка, британцы, приученные «придворной» идеологией, что их приверженность добродетели была не так сильна, не предпринимали попыток революционного rinnovazione, не считали утрату империи признаком необратимого заката и всего через несколько лет смогли вступить в новую долгую эпоху европейских войн, профессиональной армии и инфляционных банковских операций. Питт-младший, возможно, и напоминает Гамильтона, но своего Джефферсона в Британии не оказалось. Начавшаяся демократизация строилась по средневековой схеме: структура, возглавляемая королем и парламентом, расширялась, включая в себя новые категории членов совещательных органов и представителей.