Мона Ли

— Мамины? А что им в багажнике будет? — и опять потянул рюкзак за лямку. Брезент треснул, разошелся посередине, и обнажился белый платок. — Что там? — Архаров попытался вытянуть сверток. Толпа, стоявшая в очередь на такси, уже давно выворачивала шеи и наблюдала за сценой на стоянке. Чертыхнувшись, Архаров подтолкнул Мону на переднее сидение, та села, обхватив разорванный рюкзак, и машина выехала на Комсомольскую площадь. Всю дорогу до Одинцово Мона Ли молчала. Архаров, злой на Мону так же, как на любую женщину, которая, как он считал, принадлежит ему, всю дорогу выговаривал ей самым неприятным тоном, отчего Мона только щурила глаза и кусала губы.

— Нет, ты вот, подумай, подумай! Я срываюсь со съемок, лечу в Гурзуф — для чего? Чтобы встретиться с тобой, так? Что я вижу в Артеке? Никакой благодарности. Какие-то драки, потом Галка Байсарова вдруг, понимаешь, воскресает в виде Лолы. Так. Только я… м-м-м… нахожу с твоей стороны понимание моим чувствам, как ты сбегаешь. Ты что, играешь со мной, девочка? Ты что, не могла мне записку оставить?

— Я оставила, — Мона повернулась к Архарову, — я же оставила записку. На тумбочке, у кровати. Наверное, твои же поклонницы ее и выбросили. Я же знаю, что ты там по ночам бегал неизвестно с кем и неизвестно где. Да про тебя такие вещи говорят, я вообще молчу.

— Вот, — заорал Саша, — и молчи! Мои поклонницы — это моя публика! И они будут всегда! И я буду делать всегда только то, что хочу я, поняла?

— Не будешь, — тихо сказала Мона, — если ты не будешь любить меня, ты никогда не получишь меня. И можешь запомнить себе — я тоже особенная.

— Ты — особенная? — Архаров расхохотался, — ну, конечно! Что в тебе особенного? Ты вообще — пацанка еще! Тебе четырнадцати лет нет, и ты так говоришь — со МНОЙ? Я летел на самолете, чтобы тебя встретить на вокзале, да ты знаешь, что я всю ночь проторчал на вокзале, встречая поезда из Крыма?

— Ну вот, — спокойно сказала Мона, — выходит, и я — особенная, раз ТЫ бегаешь за мной?

Архаров притормозил на обочине.

— Выходи, — и он открыл дверь. — Вылезай, — Архаров не шутил, — рановато тебе играть в такие игры. Особенно со мной. Всё. Лопнуло терпение. Иди, Мона. Между нами всё кончено.

— А у нас что-то было, — Мона Ли и в самом деле обладала каким-то сверхъестественным обаянием, она сама не понимала, что дает ей такую власть над людьми, но уже начинала этой властью умело пользоваться. — Странно, я — не заметила.

Она вышла из машины, и аккуратно закрыла дверь, ровно настолько, чтобы это не выглядело проявлением слабости. Она пошла вперед, сделав несколько шагов, обернулась, послала Архарову, продолжавшему сидеть в машине, воздушный поцелуй, и даже попрыгала на одной ножке — девчонка…

До дома оставалось несколько километров, погода была прекрасная, и Мона решила идти пешком. Через километр Архаров нагнал ее, затормозил, открыл дверь машины:

— Ладно-ладно, все. Прости. Ну, прости — сорвался. Мона, я тебя прошу — садись в машину, Мона! — Мона шла вперед, не оборачиваясь. — Думаешь, пожалею? — крикнул ей Архаров, — и не надейся! Это ты — пожалеешь! Приползешь потом, умолять будешь! Ты что о себе возомнила?

Он все кричал, а Мона шла. Она не услышала, как машина Архарова развернулась, но, если бы он вернулся опять — он бы увидел, что она идет и плачет. Подойдя к знакомому дому, Мона встала перед калиткой. Меньше всего на свете ей сейчас хотелось идти домой. Она понимала, что никто её, чужую, здесь не ждёт. Небось, рады до смерти, что меня так долго не было, Мона Ли отряхнула джинсы от пыли, поправила воротничок рубашки, и, вздохнув, пошла по дорожке к крыльцу. В окно ее заметил Пал Палыч, выбежал — в переднике, смешной, домашний. Как он постарел, — подумала Мона, — стал на Ингу Львовну похож.

— Привет, пап, — они расцеловались.

— Где ж тебя носило, Мона? — Пал Палыч про себя отметил, что падчерица сильно вытянулась, загорела, лицо и руки обветрились — но похорошела несказанно, и что-то появилось в ней и отталкивающее, и притягивающее одновременно. — Давай, скидывай все грязное, с дороги устала? — Пал Палыч уже доставал из галошницы Монины любимые тапки, с зайчиками. — Я тут душ соорудил, в доме, теперь можно мыться, и колонка газовая — все удобства, — говорил он, будто извиняясь. Послышались шаги на лестнице, ведущей на второй этаж. Танечка, все еще полная нездоровой полнотой, но уже не отекшая, сменившая халат на платье-сафари, спускалась вниз.

— Это кто это к нам пожаловал, — Танечка словно пропела, — неужели сама Коломийцева? Великая актриса? С гастролей, никак? Или со съемок? Наслышаны-наслышаны, в газетах пишут… а чего это вдруг к нам?

— Танечка, я прошу тебя, — Пал Палыч сделал умоляющее лицо, — давай не будем, прошу!

— Я, между прочим, — сказала Мона, тут на секундочку прописана. Если ты — об этом. И никуда отсюда — не уйду.

— А вот это уже мы посмотрим! — закричала Танечка, срываясь, — нахваталась уже! Умная стала!

Пал Палыч заткнул ушли и ушел на кухню. В комнате заплакал Митя. Мона, не разуваясь, прошла в свою комнату, и закрылась на ключ.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ