Монах

Не замечая бури, впавшая в панику Хасинта мчалась по улицам без передышки и остановилась лишь у ворот аббатства. Она громко затрезвонила в колокольчик; как только появился привратник, потребовала встречи с настоятелем.

Амброзио в тот час советовался с Матильдой относительно способов доступа к Антонии. Он успел убедиться, что наказание не следует немедленно за преступлением, как его учили монахи-наставники и как до недавнего времени верил он сам. Именно поэтому он позволил себе продолжить охоту на Антонию, угождая вновь разгоревшейся страсти. В тот день монах уже попытался добиться встречи с нею; но Флора отказала ему таким манером, что он понял бесполезность подобных демаршей.

Эльвира успела поделиться своими подозрениями с преданной служанкой и велела ей никогда не оставлять Амброзио наедине с ее дочерью, а если будет возможно, вообще не допускать их встреч. Флора скрупулезно исполнила наказ хозяйки. Амброзио явился утром, но не был допущен, причем Антонию об этом не известили. Он понял, что открытыми способами ничего больше не добьется; той же ночью они с Матильдой занялись разработкой такого плана, который принес бы ему успех, и тут в келью аббата вошел послушник и сообщил, что некая женщина по имени Хасинта Суньига просит аудиенции на несколько минут.

Амброзио был совершенно не расположен к тому, чтобы принять эту посетительницу. Он собирался отказать наотрез и передать ей, чтобы пришла назавтра.

Матильда остановила его, сказав вполголоса:

– Повидайся с этой женщиной. Тому есть свои причины.

Аббат повиновался и заявил, что немедленно придет в гостиную. С этим ответом послушник ушел. Как только они остались одни, Амброзио поинтересовался, почему Матильда посоветовала ему встретиться с этой Хасинтой.

– Она хозяйка дома, где живет Антония, – объяснила Матильда, – и может оказаться полезной для тебя, имеет смысл познакомиться с нею и узнать, что привело ее сюда.

Они вместе вошли в гостиную, где их уже дожидалась Хасинта. Будучи весьма высокого мнения о благочестии и добродетели аббата, она полагала, что он способен повлиять на дьявола и без труда загонит призрак Эльвиры в небытие. Не успел монах войти в гостиную, как она бухнулась на колени и заголосила:

– Ох, преподобный отче! Такая незадача! Такая беда! Я не знаю, как быть, и ежели вы не поможете, я точно ополоумею. Я все, что могла, делала, лишь бы со мною такая мерзость не приключилась, и никакого проку! Я ли не читала молитвы по четкам четырежды в день? Я ли не соблюдала все-все посты, какие в календаре прописаны? И даром, что ли, три раза я совершала паломничество к святому Иакову Компостельскому и накупила столько папских индульгенций, что хватило бы и Каина из ада вернуть? А все равно у меня все идет наперекосяк, и один Господь знает, исправится ли хоть когда-то! Да вы посудите сами, ваша святость…

Померла моя жилица от удушья… Ну, мне все едино, жила или померла, она мне никаким боком не родня, от ее смерти мне выгоды ни гроша, преподобный отче, но я же от души постаралась, похороны устроила прилично, как подобает, и расходы были, видит Бог, немалые! И как же эта дама мне за доброту отплатила? Что бы ей не лежать в своем уютном гробу, как порядочному духу? Так нет же, слоняется по моему дому в полночь, пролазит через замочную скважину в спальню дочки и пугает бедное дитя до потери рассудка! Призрак или нет, разве прилично лезть туда, где с ней не хотят общаться? В общем, преподобный отче, дело такое: ежели она вселяется в мой дом, значит, я должна выселиться, потому как с такими гостями не уживусь. Видите, ваша святость, без вашей помощи я разорюсь и пропаду навеки. Кто же у меня купит дом, где бродит привидение? Хорошенькое дельце! Несчастная я женщина! Что со мной будет?

Тут она горько заплакала, заламывая руки, и умоляла аббата сказать, что ей делать.

– По правде говоря, добрая женщина, – ответил он, – затруднительно мне помочь вам, не зная, что же на самом деле случилось и чего вы хотите. Вы забыли это объяснить.

– Да чтоб мне умереть! – вскричала Хасинта. – Ваша святость верно говорит. Ну, вот вам дело вкратце. Умерла недавно моя жилица; весьма почтенная дама, насколько я могу судить. Она меня держала на расстоянии; считала себя возвышенной душой, прости Господи за такие мои слова! На меня смотрела будто сверху вниз, хотя родители ее, как мне говорили, моих никак не выше: ее папаша был сапожником в Кордове, а мой – шляпником в Мадриде, и преискусным, право слово.

Однако, хотя она и была гордячкой, но лучшей жилицы у меня не бывало: спокойная, хорошо воспитанная. Потому-то я и удивляюсь, отчего ей не спится в могиле; но в этом мире никому верить нельзя. При мне она ничего худого не делала, разве что в ту пятницу, перед смертью. Уж до чего я возмутилась! Она, видите ли, кушала куриное крылышко. Тут я ихней горничной Флоре и говорю: «Как можно! Флора, неужто твоя госпожа ест скоромное по пятницам? Ну-ну, попомните потом, что сеньора Хасинта вас предупреждала!»