Монах

Однако это не успокоило его. Чтобы отвлечься от смутных мыслей, которые вызвала тяжелая сцена, он вышел из часовни в монастырский сад. Во всем Мадриде не было места более красивого и ухоженного. Сад был разбит с утонченным вкусом; изысканнейшие цветы составляли его роскошное убранство, и, хотя их расположение было искусно продумано, казалось, будто это дело рук самой Природы. Посреди беломраморных водоемов били фонтаны, неустанно освежая воздух; ограда сплошь заросла вьющимся жасмином, лозами и жимолостью. Ночь придавала саду еще большую прелесть. Полная луна плыла по безоблачному синему небу, в ее свете листва деревьев поблескивала, а струи фонтанов рассыпались серебряными искрами; легкий ветерок, пролетая вдоль аллей, впитывал аромат цветущих апельсинов, и соловей распевал, прячась в искусственной чаще. Туда и направил аббат свои стопы.

В самой глубине рощицы был устроен незамысловатый грот, наподобие пещеры отшельника. Стены были сделаны из переплетенных древесных корней, щели между ними заполняли мох и побеги плюща. Они примыкали к нагромождению камней, по которым каскадом стекал естественный водопад. К нему с обеих сторон примыкали земляные скамьи. Погруженный в свои мысли, монах подошел к входу. Царствовавший вокруг покой и сладостная нега умерили волнение в его душе.

Он вошел, желая отдохнуть, но остановился, заметив, что место занято. На одной из скамей кто-то лежал в меланхолической позе, подпирая голову рукой, видимо, предаваясь размышлениям. Приблизившись, монах узнал Розарио; молча смотрел он на юношу, не входя в грот. Через несколько минут послушник переменил позу и устремил взгляд на противоположную стену.

– Да, – сказал он с глубоким, жалобным вздохом. – Я чувствую, как ты был счастлив, и насколько несчастен я. Счастье выпало бы и мне тоже, сумей я настроиться, как ты! Смотреть с отвращением на род людской, похоронить себя навеки в непроходимой пустыне и забыть, что в мире существуют люди, достойные любви! Боже! Какое это блаженство – быть мизантропом!

– Очень необычная мысль, Розарио, – сказал аббат, войдя в грот.

– О! Вы здесь, преподобный отец? – вскрикнул послушник.

Вскочив в смятении, он поспешно натянул на голову капюшон и скрыл лицо. Амброзио опустился на скамью и заставил юношу сесть рядом.

– Не следует так сильно предаваться унынию, – сказал он. – Что заставило тебя считать благословением ненависть к людям, самое отвратительное из всех чувств?

– Чтение этих стихов, отец. – Юноша указал на мраморную табличку, вставленную в противоположную стену. – До сих пор я не замечал ее. Яркий лунный свет позволил мне прочесть эти строки; и как же я завидую тому, кто познал это чувство!

Аббат присмотрелся и прочел надпись:

О ты, что днесь читаешь эти строки!
Не думай, что покинул мир далекий
И затворился в келье одинокой
Я от стыда.
Что совести меня укор жестокий
Привел сюда.

За мною нет вины. Своею волей
Отринул я придворные покои,
Пресытившись чванливою толпою,
Я свет узнал.

Гордыня с Похотью, вельможи Преисподней
Там правят бал.
На праздничных пирах и в будуарах
Любовь и дружбу делают товаром,
Меч праведный не чести служит яро,
А подлецу,
И жизнь моя, растраченная даром,
Идет к концу.

Отверг я света блеск. В убогой келье
Бестрепетно я справил новоселье.
Не предаваясь грешному веселью,
Чураясь лжи,
Избрал я для себя заветной целью
Благую жизнь.

О путник! Если горе никакое
Не омрачило твоего покоя,
Ты молод и доселе незнакома
Тебе тоска,
Наверно, посмеешься надо мною
Ты свысока.

Но коль предаст тебя любви услада,
Изгнанье станет доблести наградой
И приведет тебя в преддверье ада
Твой путь земной,
Поверь, тебе удел мой будет сладок,
И страшен – твой!

– Если бы было возможно человеку столь полно ограничиться самим собой, абсолютно подавив человеческую природу, – сказал Амброзио, дочитав до конца, – и все же чувствовать те удовлетворение и спокойствие, которые выражают эти строки, я могу признать, что жить так было бы более желательно, нежели в мире, чреватом всевозможными пороками и безумствами. Но такого не бывает. Эту надпись поместили сюда просто для украшения грота. И отшельник, и его чувствования – воображаемые.