Монастырь и тюрьма. Места заключения в Западной Европе и в России от Средневековья до модерна

Из всех тюрем средневекового Парижа сохранились только один реестр заключенных Шатле и фрагменты другого реестра заключенных за 1412 год, а также реестр заключенных юрисдикции капитула Нотр-Дам за 1404–1406 годы (Arch. Nat. Z2/3118)393. Хотя сохранились только два непосредственных свидетельства по средневековому Шатле, мы смогли доказать, что ведение этих списков заключенных засвидетельствовано здесь не позднее, чем с 1320 года, то есть задолго до 1499 года, когда королевским указом была предписана систематическая регистрация заключенных394. Первые книги, сохранившиеся в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре и Консьержери-дю-Пале, датируются XVI веком, но мы знаем, что аналогичные реестры велись в епископальном церковном суде Парижа в XIV веке, самое позднее в 1385 году395. Таким образом, реестр заключенных является инструментом, принятым в значимом количестве парижских судов в конце Средневековья: в королевской юрисдикции Шатле, епископской юрисдикции церковного суда, капитулярной юрисдикции Нотр-Дама, даже королевской юрисдикции Консьержери и дворянской – Сен-Жермен-де-Пре.

На примере Шатле уже было показано, что при такой регистрации суд и его тюрьма действуют в рамках времени города396. Мы ставим себе здесь задачу показать, что тюрьма точно так же воздействовала и на городское пространство. Действительно, реестр 1488–1489 годов, к которому будет относиться исследование, не только указывает фамилии арестованных и судебных приставов, производивших арест, но и дает пространственную информацию: адрес проживания заключенного, а иногда и место ареста, c ориентацией относительно сети населенных пунктов округа (приходов) либо дорожной сети города (улицы, площади, мосты, перекрестки, порты). Таким образом, хотя в реестре заключенных ничего не говорится о распределении заключенных внутри тюрьмы, он содержит немало пространственных данных, касающихся арестов, произведенных королевскими приставами за пределами крепости Шатле. Эти данные не задокументированы иным способом, поскольку рапорты, которые составляли приставы, не подлежали систематическому сохранению. Однако арест был очень конкретным способом проецирования власти в пространство. Способом тем более действенным, что сроки тюремного заключения были относительно короткими: в 1412 году, как и в 1488–1489 годах, доля заключенных, покинувших Шатле на следующий день, составляла 70%. Таким образом, опыт тюремного заключения во многом был связан с арестом. В этом смысле средневековое тюремное пространство, осененное начиная с XIX века таким количеством выдуманных образов, не ограничивалось стенами тюрьмы, а распространялось, за счет действий приставов, на улицы города и дороги превотажа. Разумеется, аресты были лишь частью пространственной деятельности судебных приставов: осуществляемые ими публичные призывы и оглашение документов397, торги с молотка, конфискация имущества и приведение осужденных к месту казни предполагали множество других перемещений. Но остальные действия приставов Шатле не так хорошо задокументированы, как аресты.

Вопросы, на которые пытается ответить наш анализ пространственных данных из судебной книги 1488–1489 годов, касаются территориального аспекта деятельности Шатле: были ли приставы распределены по географическим секторам, была ли их работа организована по пространственному принципу? Можно ли говорить о повсеместном присутствии королевской юрисдикции? Ответы на эти вопросы важны для выяснения того, как юрисдикция могла воспринимать и задавать городское пространство в конце Средневековья. В то время поимка людей была далеко не очевидным делом во многих регионах Европы, но при этом в иных местах она была мощным инструментом утверждения власти398.