Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

Первое, что сделал Митрич, вступая на тропу войны, была экскурсия его сторонников к зданию местной Администрации, где был установлен стенд с фотографиями местных знаменитостей под общим названием «Лучшие работники Пушкинских гор». На одной из цветных фотографий был изображен сам наместник, который со снисходительной усмешкой смотрел с высоты на все, что творилось внизу.

– Глядите, – сказал Митрич, показывая одним пальцем на фотографию, а другим на здание Администрации. – Или вы не узнаете того, кто перед вами?..

– Узнаем, узнаем, – слегка гудела толпа, предвкушая веселые развлечения.

– Или мы не знаем, что наша святая Церковь отделена от этого нечистого государства? – продолжал Митрич, забираясь все выше и выше.

– Знаем, знаем, – шумела толпа и негромко аплодировала.

– Тогда почему здесь висит эта фотография? – кричал Митрич, размахивая руками. – Или ему законы не писаны?

Толпа гудела.

– А может, нам не нужен такой игумен, который нарушает законы и не отходит от зеркала, обмазавшись разными иностранными кремами?

Толпа, уже знающая про игуменскую седину, хохотала и свистела.

Чей-то камень пролетел над головами и попал точнехонько в лоб архимандрита, изображенного на фотографии. Посыпались стекла. Толпа отхлынула, а Митричу пришлось спасаться бегством, что основательно добавило ему популярности.

Следующий митинг тоже случился совершенно стихийно. Толпа вновь собралась у здания Администрации, и сборище это было вновь ознаменовано битьем стекол и угрозами в адрес единственного еврея в поселке, Шломо Марковича Шнеерсона.

– Затем ли мы проливали свою кровь, чтобы прихорашиваться у зеркала? – спрашивал между тем Митрич у толпы и сам же себе отвечал:

– Да не за каким хреном!

И тряс над головой красным флажком.

Толпа, в свою очередь, скандировала: «Митрича в президенты», а сам он скромно стоял у стены, раскланиваясь и улыбаясь.

По прибытии ментовской машины Митрич вновь бежал, что вновь существенно прибавило ему популярности, так что его рейтинг достиг (по подсчетам местной независимой рейтинговой компании) почти восьмидесяти шести процентов.

Далее события развивались стремительно и неудержимо.

21-го октября отец Нектарий получил подметное письмо, в котором, в частности, говорилось:

«Яко змей и василиск, ходишь ты среди доверчивого народа, который уже устал от твоих безобразий и готов пролить свою праведную кровь, только бы очистить нашу святую землю от таких недоразумений, как ты. Плачь и вой, ибо час возмездия Божия близок».

– Испугал, – сказал отец игумен и бросил письмо в мусорную корзину.

27-го октября раздался телефонный звонок, и неизвестный голос сообщил наместнику, что у него еще есть время, чтобы собрать свои вещички.

– Тьфу на вас, – сказал наместник и негромко выругался.

Однако утром 29-го октября, приведя себя в порядок и откушавши завтрака, поданного прямо в покои, отец игумен почувствовал вдруг в воздухе что-то подозрительное.

– Что это там за шум? – спросил отец игумен, но сам подходить к окну почему-то воздержался.

– Штурмуют, батюшка, – сказал отец Маркелл и перекрестился.

– Что это значит «штурмуют»? – переспросил игумен, чувствуя, как холодок пополз по его спине. – Да говори же, говори!.. Слава Богу, у нас ныне не семнадцатый год, чтобы штурмовать чего ни попадя… Мы ведь все же под крылом, а не абы как…

– Давно ли? – вполголоса поинтересовался Маркелл.

– А ты не язви, – сказал наместник и наморщил лоб. Какая-то новая мысль закопошилась у него в голове, и мысль эта была о сильной власти, под чьим крылом могла бы спокойно существовать Русская Православная Церковь, от которой, в конце концов, следовало бы ожидать для государства гораздо больше хорошего и поучительного, чем все эти мелкие недоразумения, от которых, ей-богу, проку было совсем немного.

Подгоняемый этими мыслями и явив миру свои административные способности, архимандрит Нектарий поднял телефонную трубку и позвонил в милицию.

Потом он смотрел в окно, как милиционеры разгоняют толпу и увозят к себе главного зачинщика Митрича, что почему-то сильно напоминало знакомую со школьной скамьи картину Сурикова «Боярыня Морозова».

В милиции Митрича слегка вразумили, после чего он не мог закрывать и открывать глаза, так что если, например, он закрывал их, то уже не мог открыть, а если он их открывал, то уже не мог закрыть, и это продолжалось довольно долго, но рейтинг его все равно продолжал расти и достиг почти ста процентов с небольшим.

Вечером того же дня его разбудили и спросили, будет ли он еще хулиганить и портить государственное имущество, под которым подразумевалась в первую очередь фотография отца игумена на стенде возле Пушкиногорской администрации.

Прикинув все за и против, Митрич ответил:

– Не буду.

И его отпустили.

А история с краской на этом закончилась и была скоро забыта, тем более что сам герой ее вскоре махнул на свой внешний облик рукой и продолжал довольствоваться природным цветом своих волос, слегка окрашенных ранней, еще едва заметной сединой.

64. Продолжение великого путешествия