Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

Если вам случалось дойти на той стороне Сороти, по пыльной дороге туда, где указатель был повернут в сторону деревни Дедовцы, то весьма возможно, что навстречу вам выходил из-за кустов господин в светлой клетчатой рубашке, в холщовых штанах и при этом – совершенно босиком. На лице его сияла улыбка и притом не какая-нибудь там приклеенная, выставленная по случаю, а самая настоящая, натуральная, так что сразу становилось ясно, что господин этот в холщовых штанах действительно рад и этому солнышку, бившему через листву, и тому, что к нему забрел случайный гость, с которым можно перекинуться парой слов, а то и просто посидеть, а лучше всего уединиться в кабинете хозяина под оранжевым абажуром за небольшим столом, который словно ждал, когда, наконец, на него поставят холодный, в изморози, запотевший бутылек.

Звали этого господина Сергей Репин, был он академик и сам преподавал в Академии художеств, да к тому же писал неплохие пейзажи, что по нынешним временам была большая редкость.

– Ну, пойдем, пойдем, – говорил он, хлопая тебя по плечу и не переставая улыбаться. – Зачем продукту зря стынуть?

Приглашая слегка выпить, академик ставил на стол приличный водочный бутылек, к которому прикладывалось маленькое яблочко, разрезанное на дольки по количеству присутствующих, и говорил: «Ну, с Богом». Пустота столешницы, на которой располагалось только это расчетверенное или распятеренное яблочко да рюмки (потому что бутылка на всякий случай все же опускалась куда-нибудь под стол) напоминала о священнодействии свершаемого. Ибо, как многажды уже было отмечено, русский человек не пьет, но священнодействует. И вновь текла беседа. Когда доходила очередь до второго бутыля, Репин исчезал на несколько минут и появлялся с небольшим блюдечком в руках, на котором – словно братик с сестрицей – лежали маленькое зеленое яблочко и такой же маленький зеленый огурчик. Все это вновь делилось перочинным ножом по числу присутствующих, которые поступали с закуской каждый по собственному разумению, то есть, одни закусывали сразу, тогда как другие растягивали закуску до последней рюмки, откусывая микроскопические кусочки, или занюхивали, после чего возвращали занюханный кусочек на блюдечко. Бутылек выпивался, и тогда хозяин вставал вновь и, шагая теперь уже не слишком твердо, исчезал, чтобы появиться спустя минут пять или около того, неся в руках большое блюдо, густо уставленное бутербродиками со шпротами, огурцами, вареными яйцами, кусочками рыбки и ломтиками лимона. «Откушайте, чего Бог послал», – говорил Репин, открывая широким жестом изумительный натюрморт, где лосось соседствовал с чешской колбасой, а водка по каким-то чудесным законам продолжала, несмотря на жару, оставаться холодной и желанной. Затем он говорил что-нибудь вроде «Со свиданьицем» или «Поехали», так что довольно скоро мир вокруг становился вполне терпимым, благодаря чему хотелось петь, говорить глупости и смеяться, а сам хозяин мягко улыбался и уходил, извинившись, в свою мастерскую, где его уже ожидали покой и вдохновение.

3

Еще одна семейная пара жила в соседнем доме.

Звали их Борик и Наташа.

Алипий, о котором мы уже говорили, был Наташин сын и появлялся в Дедовцах довольно часто, всякий раз проходя пять-шесть километров от монастыря до родительского дома.

Что же касается Борика и Натальи, то они никуда, особенно пешком, не ходили, зато ездили на своем долбаном корейце, которым очень гордились и почему-то называли его «Варяг», хотя сами напоминали, скорее, известных литературных персонажей, а именно кота Базилио и лису Алису, в период их насыщенной трудовой деятельности.

Впрочем, стихией Борика было Истинное Слово.

При этом не то слово, которое забывается через пять минут, а слово, похожее на кованые гвозди, которые легко входят в древесину, но зато с трудом выходят из нее обратно.

С этой точки зрения Борик был почти профессиональным изрекателем истин – занятие древнее и почетное, но не всегда правильно понимаемое современниками.

«Друзья угадываются», – говорил он, обращая свой мутный взгляд на Небеса, словно ждал от них, по крайней мере, одобрения.

«Истина непредсказуема», – уверял он с чувством, по-прежнему гипнотизируя сонное Небо.

«Слава развращает», – предупреждал он всех стяжавших славу и надеющихся вновь добиться этого в будущем.

Впрочем, любил он не только изрекать неизреченное, но и, приняв где-нибудь на заднем дворе полстакана крепенькой, присесть на солнышке и начать рассказывать какую-нибудь очередную историю, среди которых, надо признаться, попадались довольно смешные.

– Не понимаю, – говорил он, устраиваясь поудобней и поднимая свои мутные голубые глаза в небеса, словно собираясь довести до их сведения что-то чрезвычайно важное. – Просто не понимаю.

– Что случилось, Боря? – спрашивал кто-нибудь, стоящий рядом.

– Вот именно. Случилось, – говорил он с горечью, и его скорбный взгляд возвращался на землю. – Иду, – продолжал он, делая небольшую художественную паузу, – никого не трогаю. А навстречу мне сам. Идет, пузо поперек себя шире. Да еще улыбается своей поганой улыбкой.