Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

– Сейчас, – отвечал он и надолго исчезал за дверями пожарки, чтобы потом появиться с криком «кто взял мои перчатки?» или «какая блядь переставила мою обувь?», так что вся пожарка немедленно бросалась искать павлины перчатки или обувь, зная, что без них Павля не тронется с места, хоть гори все огнем.

Не раз Павля приходил на работу в уже подогретом виде, и тогда с улицы можно было услышать, как он читает матерные стишки или как он поет нечто столь несуразное и неприличное, что пожарники спешили поскорее закрыть окна, пытаясь как-то увещевать разбушевавшегося Павлю, что было, конечно, непросто.

Если же он был трезв и не тачал свою обувь, то, по обыкновению, наверняка где-нибудь спал, закатившись под нары или устроившись в кабине пожарной машины – и тогда даже пушка не смогла бы вернуть его к яви.

На пожаре Павля вел себя героически, кричал, давал советы, подгонял отстающих, но сам лезть в огонь не спешил и, стоя в некотором отдалении от пламени, любил повторять, что на пожаре должно гореть бесчувственное дерево, а не ни в чем не повинные люди, пусть даже и называющие себя гордым словом «пожарный».

Присутствие Павли действовало, конечно, на пожарную команду несколько разлагающе, так что та хоть и продолжала тушить пожары, но делала это без прежнего огонька, давая пищу множеству историй, которые знали все Пушкинские горы.

Рассказывали, что однажды Павля заснул прямо на пожаре, почти рядом с горящим домом, где и проспал весь пожар, несмотря на стоящие вокруг крики и шум.

Однажды пожарная команда приехала без воды, потому что Павля забыл привинтить шланг, так что вся вода к концу пути испарилась, как, впрочем, и шланг, который благополучно потерялся по дороге.

В другой раз Павля споил всю пожарную команду, которая после этого расползлась по ближайшим кустам и молила Небеса, чтобы сегодня не случилось где-нибудь какого-нибудь пожара.

Как-то пожарные, с легкой павлиной подачи, перепутали адрес и уехали в Рубилово, оставив догорать дом в какой-то неблизкой деревне. И таких случаев было – как уверяют знающие люди – не один и не два.

При всем этом и начальство, и пожарная бригада искренне любили Павлю, так что в конце года он всегда получал от района почетную грамоту как лучший пожарник года, а получив ее, устраивал по этому поводу такой сабантуй, что пожарная часть неделю ходила ходуном, а начальство клялось и божилось, что в следующем году ни в коем случае не станет награждать Павлю.

Но на следующий год все повторялось сначала.

79. Павля и Небеса

Отношения Павли с Небесами было довольно прямолинейны, хотя иногда и не совсем понятны. В избе его висели две-три репродукции каких-то икон, но догадаться, что это за иконы, было нелегко, до того они были засижены мухами и временем. В церковь Павля не ходил и желания такого никогда не демонстрировал, так что долгое время мы считали, что Павля не молится и к религиозной жизни относится довольно прохладно, если не сказать больше. Однако, возвращаясь как-то в сумерках мимо павлиного дома, мы вдруг услышали какие-то странные звуки, которые шли из пристройки, служившей местом, куда складывали не вошедшую в сарай солому. Оказалось, что звуки эти были не чем иным, как чтением 50-го псалма, который Павля читал рыдающим, почти истерическим голосом, то завывая, то опуская его почти до шепота, то превращая слова псалма в какое-то утробное ворчание. Наверное, услышав наши шаги, он замолчал и сделал вид, что его тут нет, но стоило нам отойти, как он снова принялся читать псалом, и каждое слово его было словно молот, разбивающий железное сердце грешника и ломающий ему шею и суставы.

Потом псалом закончился, и Павля перешел, так сказать, к практической стороне дела. Она состояла из многочисленных просьб наказать всех тех, кто, по мнению Павли, обижал и его, и его верных собачек, которые давно уже заслужили место в собачьем Царстве Небесном, куда не войти было ни одному человеку.

«Господи, – бормотал Павля, задрав к небу свою куцую бороденку. – Собери, Господи, всех этих колдунов и утопи их в нашем болоте… Сделай так, чтобы в косьбу все косы у них поломались и чтобы они все ноги себе поотрезали, эти чертовы ведьмы, спаси и сохрани меня от их заговоров… Не оставь меня своей милостью, Господи, пошли им болезни, мор и глад, пускай холодильник у них будет всегда пустой, а колодец сухой. Пусть не будет у них гвоздей, когда они понадобятся, и топоров, когда придет зима. И пусть коровы их будут бодливы и неплодны, а молоко их горчит и скиснет еще в утробе!»

И хоть последняя корова благополучно сдохла тут три года назад, но все же чем-то зловещим повеяло от этих слов, словно мы присутствовали при каким-то древнем обряде, разглашение которого грозило наказанием и смертью.

«Господи! – взывал между тем Павля. – Ты ведь меня знаешь, Господи, не дай надругаться над старым Павлей. Сделай так, чтобы Шлендера в этом году не наградили почетной грамотой, как в прошлый раз. Пусть сдохнет, скотина. Пусть проснется в Аду».