Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

При упоминании о Носове окружающие наместника понимающе вежливо хихикали, зная, что где-то в Носове есть у Пети-регента какая-то пассия, которую Петя никому не показывал и даже сам факт ее существования тщательно скрывал.

– Такой, должно, крокодил, что и на люди вывести стыдно, – обронил однажды по этому поводу отец Александр.

Впрочем, история о носовской пассии, вполне возможно, была всего лишь чьей-нибудь фантазией, пущенной кем-нибудь из монахов, недовольных петиным регентством и желающих поскорее занять его место. Такое в монастырях случалось, и при этом довольно часто.

Иногда, гуляя в вечерних сумерках куда-нибудь в сторону Луговки, я встречал его, летящего по пустынной дороге, рискующего попасть под встречный транспорт, а потом возвращающегося в монастырь, изнуренного своей непосильной борьбой с духами зла, похоти и блуда, залитого потом, тяжело дышащего, с прилипшими ко лбу и шее мокрыми волосами, но явно вновь не одержавшего победу над силами зла. Поникший хвостик перехваченных резинкой волос торчал на его затылке, словно стыдясь своего очередного поражения и не желая, чтобы его позор видели посторонние. Было видно, как на носу его висела большая капля пота и как блудные помыслы, принимая различные соблазнительные очертания, роились над его головой, словно издеваясь над петиными усилиями одержать над силами Ада долгожданную победу.

Иногда, заметив меня, он останавливался, слезал с велосипеда, и мы предавались сумеречной беседе о том и о сем, но главным образом о его, петиной, неустроенной жизни, которая проходила, не успев даже толком начаться, пугая его приближающейся старостью и смертью, отсутствием понимающих его женщин и предательством завистливых друзей, сговорившихся всячески досаждать ему и радующихся любому, даже самому небольшому его промаху. Всему же виной – как много раз выяснялось в этом разговоре – очевидно, были две вещи, с которыми Петя-регент даже не мечтал, как ни старался, совладать. Во-первых, это было курение, с которым он все никак не мог завязать, изводя пачку за пачкой «Беломор» и мучая окружающих настоящим кашлем курильщика; во-вторых же – совершенное неумение жить на одном месте более двух месяцев, после чего он начинал хандрить, задумываться и интересоваться возможностью уехать на Афон или в любое другое место, где можно было начать новую жизнь. Затем он становился раздражительным, тихонько запивал и, наконец, делался совершенно невыносимым вместе со всеми своими рассказами о каких-то далеких местах, где можно найти настоящее православие, настоящих монахов и настоящих старцев. Оставалось совершенно непонятным, как удалось ему столько времени продержаться в нашем монастырьке, да еще в звании регента, которое требовало ежедневного присутствия музыкального руководителя и довольно основательной работы с материалом.

Петя, и правда, не мог долго находиться в одном месте. Я сам два или три раза отвозил его на новые места, где он собирался начать, наконец, новую жизнь – и столько же раз увозил его через пару недель обратно, когда выяснялось, что настоящая жизнь расположена где-то совсем в другом месте. Что-то начинало всякий раз мучить и грызть его, стоило ему только обосноваться на новом месте и принять твердое решение больше никогда не покидать вновь обретенных стен. Это было похоже на то, как будто где-то далеко била ключом настоящая жизнь, о которой доходили невнятные, но прекрасные слухи, в то время когда он прозябал в этом захолустье, чувствуя, как уходят с каждым днем силы и время начинает идти все быстрее и быстрее.

Однажды я видел, как, не замечая ничего, Петя несся во весь дух, отгоняя от себя все эти ужасные блудные помыслы громким криком:

– На Афон, на Афон! На Афон!

Крик про Афон вырвался из груди регента, конечно, совсем не случайно.

Афон всегда представлялся монахам этакой райской вотчиной, где исполняются все желания, – пределом их надежд и чаяний, местом, где наконец-то начнется настоящая жизнь, поскольку, по твердой уверенности монашеской братии, управление Афоном осуществляется совсем не людьми, а непосредственно самой Пречистой Матерью Божьей и Иисусом Христом, что, конечно, делало Афонские монастыри совершенно недосягаемыми для всех прочих святых мест. Другое дело, сколько бы высидел на этом самом Афоне регент Петя, которому, похоже, и Пречистая Матерь Божия была не указ, когда что-то начинало зудеть у него между лопаток и руки сами тянулись собирать вещи, готовясь к очередной перемене мест…

Иногда мне кажется, что вся эта огромная страна, которая называется Россия, все никак не может найти для себя подходящего места и все мечется, все ворочается по ночам, стараясь утешить себя тем, что где-то совсем близко есть какая-то волшебная страна, где с легкостью решаются все проблемы, стоит только слегка покрасить фасад и раздать всем по новому катехизису.

117. Еще два слова о монашестве

1