Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

– Это еще зачем? – насторожился камуфляжный.

– А затем, родной, что, когда ты посмотришь в зеркало, то сразу поймешь, что никакая природа не смогла бы создать такую мерзкую рожу, как твоя. А, следовательно, ее создал Творец. Звучит, по-моему, убедительно.

– Ах ты, гнида церковная, – сказал, медленно поднимаясь со стула, камуфляжный, до которого как-то быстро дошел смысл сказанных Пасечником слов. – Ты думаешь, если ты нацепил это дерьмо, то тебе все можно, мразь!

Потом он добавил еще несколько слов, которые не оставляли никаких сомнений в том, что он собирается сделать с этими чертовыми монахами. Впрочем, это было последнее, что он сказал. Поднятый неведомой силой, он брошен был той же силой на пол, где и пребывал некоторое время, не понимая, что с ним такое приключилось.

Затем он застонал и открыл глаза.

– Как же это ты его, а? – изумленный отец Фалафель не находил нужных слов. – Он же у тебя по воздуху летел!

– Двадцать лет в органах, – сказал Пасечник. – За это время можно стол научить летать, не то что человека.

– Господи, спаси и защити, – Фалафель широко перекрестился.

Лежащий снова застонал, но особого желания подняться не изъявил.

– Лежи и не шевелись, – Пасечник слегка потрепал лежащего ногой. Потом он переступил через него и сказал:

– Можем идти.

И они пошли.

Сначала по залу автовокзала, где у окна стоял огромный, украшенный с Нового года гирляндами фикус, и дальше, мимо изумленных, смотрящих им вслед пассажиров, затем через дорогу в сторону магазина «Дикси» и еще дальше, до тех пор, пока им не пришло время остановиться возле двух подвалов, где среди прочего торговали спиртным, а обстановка была самая располагающая, хоть и не всегда понятно, к чему именно.

29. Отец Нестор

Между тем, не все, возможно, было так уж плохо, как могло показаться на первый взгляд. Шел по монастырскому двору маленький, сухонький, с пронзительным взглядом из-под надвинутого клобука, застенчивый армянин, оглядывал хозяйским взглядом двор, трогал осыпавшуюся со стены штукатурку, подсчитывал в блокнотике, сколько камня понадобится для того, чтобы замостить двор перед административным зданием, укоризненно качал головой и поднимал бумажку, брошенную забредшим сюда столичным туристом.

Среди человеческого общежития время от времени попадаются люди, которых мы немедленно отличаем от всех прочих и воздаем им дань уважения, даже если еще не слышали от них ни единого слова. Именно таким и был иеромонах Нестор, про которого один из пророков сказал когда-то, что немощь и болезни приводят к истине, а из хорошего здоровья и отменного аппетита рождается грядущая смерть и вечное забвение.

Довольно быстро мы подружились, и скоро разговоры с отцом Нестором стали вестись довольно регулярно. Если отец Нектарий не спал, мы уходили на хозяйственный двор, если же наместника не было, то мы прогуливались под стенами административного корпуса или сидели на скамеечке возле храма. Как и большинство свято-успенских монахов, отец Нестор ничего не знал ни о Вельгаузене, ни о библейской критике, ни, тем более, о современных методах исследования текстов. Его вера была проста, незамысловата и тверда. Она нисколько не сомневалась, что Спаситель легко накормил пятью хлебами и рыбой пять тысяч человек, а хождение по водам есть несомненная правда, потому что она засвидетельствована большим числом очевидцев. Эта вера верила, что Христос пришел на землю, чтобы построить Церковь Свою, а благодать с легкостью передается от одного владыки к другому, избавляя человека от ответственности, которую взял на себя Господь. Тем не менее, разговаривать с отцом Нестором было истинным наслаждением, поскольку за всеми его историческими и психологическими несуразностями и ляпами, столь характерными для традиционного православного богословия, проступала вдруг сама эта вера, которая на самом деле – стоило только присмотреться – не нуждалась ни в каких доказательствах и объяснениях, а просто была, так что только от тебя одного зависело, примешь ли ты ее или отвернешься.

Когда-то я назвал эту веру чистой в силу того, что ее содержание полностью исчерпывалось самой собой, не требуя ничего, кроме не знающих никаких границ желания, решимости и твердости.

Чистая вера есть акт воли, перед которым сдаются все крепости хитрого разума, – не важно, светский ли это разум или тот, который, потеряв всякий стыд, обслуживает те или иные теологические конструкции.

И действительно, в свете этой веры было совершенно безразлично, говорил ли отец Нестор, чтобы убедить меня, о ясности и стройности всей библейской картины мира – от Творения до Искупления – или приводил целые горы цитат из святых отцов, – главным все же оставалась эта таинственная вера, в которой, быть может, он сам не отдавал себе отчета, но которая, тем не менее, чувствовалась за всем, что он делал и что говорил.