Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

Положив руку на сердце, следовало бы сказать, что, в некотором роде, мысль о вреде паломничества была в чем-то вполне справедлива. Русский человек, вечно обездоленный, вечно страдающий и несчастный, всегда готов поверить в то, что где-то далеко или где-то совсем близко его ждут чудеса и великие святые, готовые разрешить все его беды, стоит лишь ему доехать до нужного места, поклониться святыне и усердно помолиться.

Для многих паломничество становится своеобразным спортом и вместе с ним – забвением о Боге, когда Бог, по сути, становится ненужным, ведь все надежды теперь отданы тому или иному святому, от которого зависит сам исход дела.

Один мой знакомый столичный батюшка сказал как-то при мне, указывая на молящуюся возле нас женщину:

– Ты только посмотри на нее!.. Дома грязь, дети немытые, с работы гонят, потому что она работать не хочет, а ей, понимаешь, вздумалось записаться в паломницы. Она думает, раз тут не вышло, так выйдет в другом месте. Не вышло у святого Сергия Радонежского, так выйдет у Серафима Саровского, как будто это магазины. Тут размер не подошел, так подойдет в следующем… Иногда мне кажется, – батюшка понизил голос, – что на самом деле они просто чистые язычники и, уж во всяком случае, не христиане…

Сказанное было произнесено, конечно, в сердцах, но при этом, мне кажется, оно было весьма и весьма недалеко от истины.

Кстати сказать, наш игумен, отец Нектарий, тоже не питал особенно теплых чувств к паломникам, хотя и отдавал себе отчет в том, что от них все же есть монастырю хоть какая-то реальная польза. Это, впрочем, не мешало ему ворчать всякий раз, когда он видел очередной экскурсионный автобус и вываливающихся из него путешествующих.

– Нечего тут расхаживать, – он с неудовольствием разглядывал партию только что прибывших паломников. – Ишь, разъездились, понимаешь… Чего дома-то не сиделось?

– К Фекле Псковской ездили, – говорила новоприбывшая странница, не понимая, что от нее хотят.

– И зачем? – спрашивал Нектарий сердито. – Или у вас в Москве святых, что ли, мало?

– Так ведь как же, батюшка, – паломница с уважением глядела на этого обширного священника, который соизволил перекинуться с ней парой слов. – Фекла-то…Она ведь от бесплодия подает помощь.

– Тебе-то зачем? – спрашивал неделикатный игумен, заливаясь веселым смехом и приглашая посмеяться вместе с ним всех рядом стоящих.

– Так ведь это не для меня, а для племянницы, – паломница с удивлением глядела на разошедшегося монаха, не понимая, чем так рассмешили присутствующих ее слова. – Она всем помогает.

– Для этого, между прочим, другой способ есть, – говорил отец Нектарий и, довольный, удалялся прочь в окружении монахов, стыдливо опустивших свои глаза в землю.

46. После службы. Евсевий

На этот раз конфуз все-таки приключился; правда, не так, как опасался отец наместник, а совсем по-другому, как отец Нектарий и не ожидал. В конце концов, он хотел только показать владыке, каких успехов достиг под его чутким руководством монастырь, продемонстрировав и облицованный мрамором пол в братском корпусе, и теплый туалет, и гостиничные номера, готовые уже принять первых постояльцев, и кухню с новыми плитами и новой посудой, а еще новые холодильники, газораспределители и компьютеры, а самое главное – этот подъемник, который в любое время суток мог поднять за минуту на второй этаж все, что угодно.

В трапезной высокому гостю были показаны новые столы и скамейки, а в подсобных помещениях – новые германские унитазы, которые еще только предстояло установить.

«А тут мы все заменили на пластик, – говорил отец Нектарий, показывая результат. – И удобно, и практично».

«Двадцать пять тысяч стоило, – с гордостью сказал идущий рядом благочинный отец Павел. – Во как!»

Глаза его весело блестели, так, словно ему только что удалось раздобыть целую кучу казначейских билетов, которые приходилось теперь считать и пересчитывать.

Но как раз в эту самую минуту своды трапезной огласил тяжелый вздох, вслед за которым последовали громкие и совершенно не подходящие к случаю рыдания.

Рыдал владыка.

Опустившись на колени, он положил голову на скамейку и то трясся, стуча своими сжатыми кулачками по скамейке, то вздрагивал всем телом и размазывал по лицу слезы, которые в изобилии капали из его глаз.

Все были так потрясены, что никто из присутствующих даже не бросился к владыке, чтобы его поднять и усадить на скамью, никто не принес ему стакан воды, не протянул платок, не утешил владыку словом.

Вокруг все словно оцепенели.

И два его секретаря, и охрана, и мальчики-свеченосцы, и епархиальный хор, и еще куча всякого бесполезного народа, без которого любой владыка, впрочем, чувствует по крайне мере легкую неуверенность. Теперь же все они застыли, не зная ни что надо делать, ни что вообще значат эти внезапно пролитые и почти святые слезы.

Наконец владыка размазал по лицу последние следы волнения и сказал, обращаясь к отцу Нектарию: