Mond (СИ)

  — Не обижайся, конечно, — прижимает палец к основанию его стоящего ствола снизу и ведет вверх слишком неспешно, задумчиво продолжает. — Но у тебя чертовски красивые ноги. Ты бы, может, по сей день горя не знал, не будь они такие красивые. Не маячил бы ты тогда перед глазами так настойчиво со своими коленками, со своими ножками в своих идиотских шортиках за своим идиотским баскетболом, может быть, я б тебя до сих пор не заметила.

  Хоть Идену совсем не до того, хоть ужасно стесняет замешательство вкупе со столь излюбленной ею нуждой лежать смирно, однако на память он пожаловаться не может, и услышанное доходит до него не сразу, но от вызванного ним удивления даже в фокусе оказывается ненадолго кусок потолка, где шевелятся росчерки древесных теней при луне, — оказывается, он за ними следит все то время, что лежит лицом вверх, а не в подушку, бездумно наблюдает в попытках отвлечься на что-нибудь и тем самым способствовать своему усмирению.

  — Но я... ах, — начав было, он осекается оттого, что Тамара наводит намеченную пальцем линию языком, долго и протяжно, бархатно и влажно, чуть медлит под конец и отстраняется.

  — А? — едва не забыв свое последнее озарение за судорожным размышлением о том, что эти ветвистые тени похожи на щупальца какого-то доисторического морского чудища, Иден облизывается, собирается с духом:

  — Говорю, я... — сбивается со всхлипом оттого, что пальцы у нее очень цепкие, пусть и тонкие, совсем как эти самые щупальца, она разжимает их, стоит ему умолкнуть, следом за своими челюстями, от которых у него на бедре остается еще один багровый отпечаток, уж очень она любит слушать, когда у него голос дрожит и срывается, этого и добивается, конечно же, но отголосок собственного негодования, восстающего где-то в отдалении, страшит его куда сильнее.

  — Что ты там бормочешь, — насмешливо говорит Тамара, для того, чтобы это негодование изгнать, ему приходится обе руки положить на деревянную спинку, она вполголоса прибавляет. — Хорист ебаный, — с нездоровой нежностью, он неотрывно глядит на копошение теней на потолке, смутно вспоминая, что этого-то копошения и боялся в раннем детстве, когда умудрялся разглядеть в нем кошмары совершенно фантасмагорические, он понимает, что на самом деле неплохо бы разозлиться, только не имеет на это ни права, ни сил, набирает в грудь воздуха:

  — Я уже не ходил на баскетбол, когда мы познакомились, — это должно быть озвучено, потому что важно, Тамара лишает его бесконечно сладостного уюта своего рта, так как он снова умолк, и говорит: