Монета скифского царя

— Продал. Жрать было нечего. Глебушка все повторял: жалко, да делать нечего. Он это добро в комнате под половицей держал. Я как-то подглядел, как он туда бижутерию прячет. Назавтра заглянул — нет ничего. Потом смотрю, опять появились: бляшки, жестяная тарелка и фигурка — мужик на коне. Я без спросу не брал. Покормит, нальет — и ладно. Но что характерно: потом какой-то дурак в его комнате пол проломил. Я говорю: иди, Глебушка, спи у меня. А он мне — нет. Привык, говорит, к своей комнате. Гляди, говорю, по пьянке в темноте провалишься в дыру и шею сломаешь. — Шнырь безнадежно махнул рукой: — Да где там! Интеллигенция…

— Велембовский рассказывал о себе? — спросил Вячеслав Алексеевич.

— Про жену Галю вспоминал.

— Вы сказали, что монеты и бижутерия принадлежали ей…

— Это я так, предположил. Иначе откуда у мужика гребень бабий возьмется?

— Может, украл?

— Не-е-ет! — Шнырь ожесточенно помотал головой. — Глебушка не из этих. Чужого не брал. Интеллигенция…

— О чем еще он рассказывал? — спросила Дайнека. — Про родителей говорил?

— Убили их, когда он был малолеткой. И, что характерно, под самый Новый год это случилось. — Шнырь вздохнул. — Вот тебе и весь хрен до последней копейки.

— Его, кажется, подозревали в убийстве… — начала Дайнека.

Вячеслав Алексеевич тут же ее спросил:

— Тебе откуда это известно?

Она ответила:

— Потом расскажу, папа. — И снова обратилась к Шнырю: — Об этом говорил Велембовский?

— Рассказывал, что, когда вернулся домой, родители были мертвыми. А он же — пацан, ему показалось, что отец еще дышит, он выдернул из него нож. В крови перевозился, на рукоятке отпечатки оставил… Говорил, что чуть тогда с ума не сошел. Пацан все-таки был. Так его же потом и обвинили. Сначала в убийстве, а потом в соучастии. Придумали, что, дескать, он убийцам дверь сам открыл. Если бы не друг отцовский… Фамилию как сейчас помню — Благовестов. — Шнырь опять расплылся в улыбке. — Фамилия — благостная. Он, этот друг, сказал на следствии, что будто бы после катка Глебушка к нему заходил. Они жили на одной площадке в этом же доме.

— Откуда знаете?

— Мы к нему ходили еще до Пасхи. Жрать было нечего, Глебушка денег у него попросил.

— Благовестов еще жив? — удивилась Дайнека. — Сколько ж ему лет?

— Отец уже помер. Сын — старик, еще старше Глеба.

— Значит, вы ходили к сыну Благовестова?

— Он — тоже Благовестов. Глеб рассказывал, что после смерти родителей Благовестовы оформили опекунство, и он три года жил в их семье.

— Это понятно, — сказал Вячеслав Алексеевич. — Денег дал?

— Дал. Мы сразу жратвы купили. Ну и, конечно, выпить.

— Старик сильно пил?

— У-у-у-у! — протянул Шнырь. — Мне за ним не угнаться. Куда мне! Интеллигенция!

— Часто бывали у Благовестова?

— Только раз и сходили.

— Куда еще вас водил с собой Велембовский?

— Пошли мы с ним на Пасху подхарчиться на Ваганьковское кладбище…

— На кладбище подхарчиться? — удивилась Дайнека.

— А ты и не знаешь? — Шнырь удивился еще больше ее. — В родительский день и на Пасху на каждой могилке еда лежит, а где и стопарь с водкой.

— Это ясно. — Вячеслав Алексеевич вернул его к теме. — Что было дальше?

— Глебушка пошел на могилку к родителям, сказал, лет десять у них не был. Как тогда на Пасху сходил, так и зачастил. Недели не проходило, чтоб не побывал на могилке. Я сяду на парапетик возле Есенина и жду. Глебушка сначала к родителям зайдет, потом — на могилку к деду. Ходили всегда вечером, так меньше народу. Бывало, охранники закроют ворота, и мы выйти не можем. Сколько раз с ними ругались. Один раз нас даже побили. Так мы потом через забор уходили.

— Значит, Благовестова больше не навещали?

— Зачем? Мы с Глебушкой все лето на побрякушки харчились. Продаст какой-нибудь дурынде монетку, она ему — тыщу. Это ж два литра водки, да еще на закусь хватает. Ну а ежели на спирт перевести…

Вячеслав Алексеевич выразительно посмотрел на дочь. Она тут же оправдалась:

— Я, между прочим, просила его не покупать водки.

— Короче, летом не бедствовали, — подвел черту Шнырь.

— Что еще можете рассказать?

— Так нечего больше рассказывать. Убили Глебушку — мне теперь голодно.

— Зачем же вы тогда из больницы сбежали? Там — чистая постель, еда и лечение.

Шнырь быстро отвел глаза и посмотрел в окно:

— А это уж мое дело. Про старика спрашивайте, а ко мне в душу не лезьте.

— Да нет… Просто интересно. — Помолчав, Дайнека задала новый вопрос: — И где вы были той самой ночью?

— Какой такой ночью? — испуганно вскинулся Шнырь.

— Когда убили Велембовского.

— А ты зачем такие вопросы мне задаешь?! Я здесь ни при чем! Меня в доме не было! — С каждой следующей фразой Шнырь говорил все громче и громче, в конце концов перешел на крик: — Убийство пришить мне хочешь!

— А ну заткнись! — Вячеслав Алексеевич схватил Шныря за грудки: — Не смей кричать на мою дочь!

Он жалобно захныкал:

— А что она?..

— Все! — Вячеслав Алексеевич отпустил Шныря и протянул ему деньги. — На! Возьми!

— Все, что ли? — Шнырь выхватил деньги и сунул их за пазуху. — И больше ничего?

— Телефон у тебя есть?

— Откуда?..

— Если понадобишься? Где тебя искать? Куда ты теперь?

— Есть одно место. Но я пока не решил.