Монета скифского царя

— Или как… Две недели работает с двенадцати до двенадцати. Две — отдыхает. Он-то хоть подмениться может. Недавно мотался домой. А я один как сыч. Меня некому подменить.

Раздумывая над тем, как задать главный вопрос, Дайнека предположила, что в таком разболтанном состоянии старик легко выставит ее из сторожки, но все же спросила:

— Дядя Митя, как же вы не слышали, что в комнате Велембовского ломают полы?

— Вот язва какая! Ты это зачем говоришь? — взорвался сторож, но вдруг обмяк и махнул рукой. — Сопьюсь я здесь один без жены. Каждый день — бутылка. Дома она меня держит в этих…

Пока он вспоминал, Дайнека подсказала:

— В ежовых рукавицах.

Дядя Митя кивнул:

— В них!

— Зачем же вы пьете? — поинтересовалась Дайнека. — Вы же дома должны сторожить.

— Сам не пойму. Вроде не хочу смотреть на нее, проклятую. А как Алексей придет после смены, колбаски принесет, огурчиков, хлебушка, ну, и бутылку беленькой. Куда тут денешься?

— И часто он к вам приходит?

— Как смену отработает — сразу сюда. У него в Москве угла своего нет, так он здесь иногда ночует. А мне и не жалко. Раскладушка у него своя. Пусть спит.

— Он был знаком со стариком Велембовским?

— Познакомился как-то. Когда тот ко мне заходил.

— Выпивали вместе?

— Как же без этого! Я, бывало, на лежанку уже заберусь, а они все о чем-то гутарят.

— Не знаете, не продавал ему Велембовский какой-нибудь бижутерии?

— Цацек бабских? Зачем они Алексею? Он не женат. Тарелку, помню, желтую, жестяную, Велембовский показывал. Хвастался, будто из золота. Так Лешка ее за двести рублей у него купил. Окурки, говорит, тушить об нее буду. Короче, посмеялись да разошлись.

— А вы говорили об этом следователю?

— Зачем? — удивился сторож. — Это к делу не относится. Это другая статья… — Помолчав, он вдруг оживился: — Как сейчас помню, было это на Пасху. Выпили немного, старик и говорит: «Нужно родительскую могилку поправить, плиты на ней побились». А ты, говорю, с цоколя оторви. Все равно под снос плитка пойдет. Мне не жалко, дал ему топор, и пошли они с Лехой плитку с цоколя отколачивать. Много перебили, однако ж наколупали. Старик потом на Ваганьково их по несколько штук таскал. Шнырь ему помогал. Леха, сколько ни предлагал помочь, старик ни в какую не соглашался. Слышал я потом, как Леха расспрашивал Шныря, мол, где могилка родительская у Велембовского находится. А Шнырь как на духу: возле Есенина, говорит. Там же неподалеку дед с бабкой лежат. Я еще, грешным делом, подумал, зачем ему это?

— Шнырь с вами выпивал? — спросила Дайнека.

Старик помотал головой:

— Нет, никогда. Шныря сюда не пускал — много чести. Но старик с ним дружил, спали в соседних комнатах. Я же тебе вроде рассказывал.

— Жаль Шныря… — Дайнека опустила голову. — И Велембовского жаль. Поломанные судьбы у людей.

— Старик после смерти своей Гали сильно страдал. Долго жить без нее не собирался. Мне, говорит, ничего в жизни не надо. Выпить, говорит, закусить да помереть поскорей.

Дайнека встала, собираясь проститься.

— Уходишь? — спросил дядя Митя.

— Ухожу.

— Что ж, тогда до свиданья.

— Вы уж не пейте так, дядя Митя, — попросила Дайнека. — И поскорее возвращайтесь домой.

Вечером отец домой не вернулся. Дайнеке позвонила Елена Петровна:

— Людочка, папу сегодня не жди. Он — у меня.

— Неужели помирились? — обрадовалась Дайнека.

— Все сложно, но, кажется, дела идут на поправку.

— Как хочется, чтобы у вас все было хорошо. Елена Петровна спросила:

— От Джамиля ничего не было?

— Нет, ничего.

— Твои дела как? Ничего не изменилось с тех пор, как мы с тобой говорили?

— Я стараюсь, — проговорила Дайнека, и Елена Петровна поняла, о чем она говорит.

— Потерять любовь просто. Теперь я это знаю лучше других. Постарайся не делать глупостей.

— Постараюсь.

— И, кстати…

— Что еще?

— Насчет родителей Велембовского… Они были не только соседями и друзьями Благовестовых. Главы этих семейств работали на одной кафедре и одновременно получили квартиры.

— Откуда вам это известно?

— Продолжаю изучать материалы дела об убийстве. Открываются все новые и новые грани. Лишний раз убеждаюсь, как неквалифицированная работа следователя ломает людские судьбы. Задумываюсь и спрашиваю себя: каково жилось сыну убитых с осознанием того, что убийц не нашли.

— Вы правы, но меня удивляет не это. Я ходила к сыну Благовестова, но он не сказал, что их отцы вместе работали.

— Возможно, не посчитал нужным?

— А мне кажется, намеренно скрыл.

— Мне теперь кажется, что в этом деле сам черт ногу сломит. Самое простое — забыть об этом и жить радостной жизнью.

— У меня точно не получится, — сказала Дайнека. — Пока я не выясню, в чем тут дело, эта история будет грызть меня изнутри.

После разговора с Еленой Петровной Дайнека позвонила Благовестову:

— Простите, что так поздно…

— Кто это? — спросила Ирэна Федоровна.

— Людмила Дайнека. Помните, я приходила к вам со своим другом?

— Ах это вы? — Голос Благовестовой заметно похолодел. — Вы, милочка, обманули нас. Дмитрий Борисович мне все рассказал. Зачем же вы это сделали?

— Пожалуйста, передайте трубку своему мужу.

— Он уже спит.

— Как жаль. — Дайнека помолчала. — Можете ответить на один вопрос?