Монгольское нашествие на Русь и Европу

Кроме этих источников многие авторы привлекают и такое известное литературное произведение, как «Повесть о разорении Рязани Батыем». Впрочем, есть и историки, которые считают подобные действия неверными. «…Авторы, исследующие монгольское нашествие на Русь, нередко считают достоверными источниками литературные памятники, которые не только были созданы в XV—XVI вв., но и носят ярко выраженный фольклорный или эпический характер. Наиболее характерный пример тому – попытка историков восстановить события войны Бату с Рязанским княжеством на основании “Повести о разорении Рязани Батыем”, которую следует рассматривать как литературный памятник. Но ни в коем случае не как исторический источник»[218].

Какие же конкретно претензии предъявляют к «Повести»?

«…в “Повести о разорении Рязани Батыем” бросается в глаза ряд странностей, которые настораживают. Прекрасно описывая павших воинов, чьи тела запорошены снегом на поле брани, почерневшие изнутри стены городского собора, автор забывает имена рязанских князей, их родственные связи. Так, названные в числе павших в битве с татарами Давид Муромский и Всеволод Пронский скончались до татарского нашествия. Не дожил до разорении Рязани и Михаил Всеволодович, которому, согласно “Повести”, пришлось восстанавливать Пронск после Батыя. Олег Ингоревич Красный, который, кстати, был не братом, а племянником рязанского князя Юрия, не пал от татарских ножей. Страшная гибель, приписанная ему автором “Повести”, ждала спустя 33 года его сына Романа. Епископ Рязанский также не погиб в осажденном городе, а успел выехать из него незадолго до прихода татар. В качестве предков рязанских князей названы Святослав Ольгович и Игорь Святославич, в действительности не являвшиеся родоначальниками рязанского княжеского дома. Сам титул Юрия Ингоревича “великий князь рязанский” появился лишь в последней четверти XIV века. Наконец, определение дружины Евпатия Коловрата, которая насчитывала 1700 человек, как небольшой не соответствует реалиям домонгольской и удельной Руси. […]

Особый интерес представляет красочное описание подвига Евпатия Коловрата. Безусловно, перед нами запись эпического сказания о богатыре. Даже смерть его необычна. Евпатия поражают из осадных машин, что невозможно в реальном полевом сражении[219]. Этот образ близок целой плеяде подобных образов, отразившихся в русской литературе XV – XVII веков. Меркурий Смоленский, Демьян Куденьевич, Сухман – все они внезапно сталкиваются с противником, самостоятельно принимают решение об отпоре врагу, ведут бой с превосходящими силами противника, одерживают победу и погибают, но не в поединке, а в результате какой-то вражеской хитрости; подвиг их первоначально не имеет свидетелей. Рассказ о Евпатии Коловрате, так же как житие Меркурия Смоленского и Никоновская летопись, фиксирует процесс формирования этого сказания. Еще не устоялось ни имя героя, ни место действия (Рязань, Смоленск, Переяславль Русский). Все это приобретет окончательный вид только в XVII веке в “Повести о Сухмане”. Следовательно, читая страницы “Повести о разорении Рязани Батыем”, мы присутствуем при рождении былин XVI – XVII веков»[220].

В заключение вполне закономерный вывод:

«Возможно, в “Повести” имелись изначально какие-то сведения, основанные на свидетельствах очевидцев или летописных источниках, близких по времени написания к эпохе Бату. Но впоследствии они подверглись такой серьезной переработке, что вряд ли можно опираться на “Повесть” как источник по истории того периода…»[221]

Я согласен с Р. Почекаевым, тем не менее, чтобы быть максимально объективным, приведу доводы тех, кто считает, что «Повесть» можно использовать как исторический источник:

«…сам сюжет произведения не является заимствованным. Он оригинален и не встречается более нигде, что позволяет сделать предположение о его достоверности.

Может возникнуть вопрос: а не являются ли персонажи “Повести”, не упоминаемые в других источниках, литературными героями, то есть плодом вымысла автора?

[…] глубокий религиозный настрой автора и не позволял ему прибегать к фантазии. Безусловно, он мог домысливать отдельные сюжетные линии или приукрашивать (и с событийной, и с литературной точек зрения) отдельные эпизоды, однако вводить в сюжет персонажей вымышленных, но схожих с реальными не имел ни желания, ни потребности. […]

Еще в XIX веке Д.И. Иловайский высказывал предположение, что источником сюжета о Евпатии Коловрате послужило некое народное предание, а самого Евпатия считал былинным богатырем вместе с Добрыней и Алешей Поповичем. Эта точка зрения прижилась в отечественной историографии надолго.