Моника 2 часть (ЛП)

«Пишу тебе из последних сил, Франсиско Д'Отремон, и прошу прийти ко мне. Приходи без страха. Я не зову тебя для мести. Слишком поздно получать кровавую плату за все, что ты нам причинил. Ты богат, любим и уважаем, тогда как я нахожусь в унизительной нищете и жду приближающуюся смерть как единственное избавление. Не хочу повторять, насколько я ненавижу тебя. Ты и так знаешь. Если бы я мог убивать одной мыслью, тебя бы давно уже не было. Меня иссушила злоба, овладевшая душой. Злоба убивает меня сильнее спиртного и одиночества. Из-за ненависти я молчал столько лет. Теперь же я расскажу кое-что интересное. Письмо вложит тебе в руки мальчик. Ему двенадцать лет, но никто не потрудился окрестить его и дать имя. Я зову его Хуан, а рыбаки побережья Хуан Дьявол. В нем мало человеческого. Он хищное животное, дикарь, я вырастил его в ненависти. У него твое порочное сердце, а я дал полную волю его наклонностям. Знаешь почему? Скажу на случай, если ты не решишься приехать и выслушать меня: это твой сын…»

Старое письмо Бертолоци подрагивало в руках Ренато, как и тогда у Франсиско Д'Отремона. Расширенные от волнения глаза пробегали строку, не видя ее, а скорбная фигура старого нотариуса застыла вместе с ним. Дыхание спирало и переполняли чувства из-за трагедии, которая несмотря на давность лет, оставалась такой же жестокой. Его притягивали пылающие неровные строки. Он выпил ядовитый остаток слов Андреса Бертолоци:

«…Если он стоит перед тобой, всмотрись в его лицо. Иногда он твой живой портрет. Иногда похож на нее, проклятую. Он твой. Бери его. У него отравлено сердце, а душа испорчена злобой. Он знает только ненависть. Если заберешь его, он станет твоим наихудшим наказанием. Если бросишь, станет убийцей, пиратом, грабителем и закончит дни на виселице. Он твой сын, твоя кровь. Вот моя месть!»

Ренато Д'Отремон побледнел от острой боли и ужаса, затем покраснел от возмущения и скомкал письмо – последнее послание проигравшего соперника, врага, победившего после смерти. Он почувствовал страстное желание плюнуть в мертвое лицо, на могилу Бертолоци, как Франсиско в тот роковой рассвет.

- Разве может человек проявлять такую злобу, Ноэль? Разве можно так мстить беззащитному невинному созданию? Вы знали все это?

- Я догадывался, хотя не знал содержания этого ужасного письма.

- А Хуан? Бедный Хуан.

- Как видишь, мое сострадание к нему имело все причины. Это было справедливо, как и справедливо стремление твоего отца защитить его. Но все ополчились на него.

- Это моя мать ополчилась. Как сейчас помню. Помню ночь, когда отец сел в последний раз на лошадь, помню, как ожог. Ведь я тоже ополчился на него!

- Ренато, что ты говоришь?

- Я лишь защищал мать, и его последние слова прозвучали, чтобы снять тяжкий груз с моей совести. Да, Ноэль. На смертном одре отец сказал мне две вещи: как я сумел защитить мать от него, и чтобы помог Хуану, протянул ему дружескую, братскую руку. Да, как брату, именно так он сказал, я отлично помню. Эти слова навсегда отпечатались в моем детском сердце, и я поклялся исполнить его желание, и вопреки всему миру исполню, Ноэль!

Он бросил письмо на стол, вытер влажные виски. Затем поднес старую скомканную бумагу к пламени светильника и поджег со словами:

- Теперь я сжигаю это бесчестие, ненавистную бумагу, крик злобы и подлости, наследство Хуана. Я же дам ему другое наследство, как хотел отец, мое доверие, преданность, братскую любовь и половину земель, потому что они принадлежат ему по праву.

- Сынок, ради Бога, будь благоразумен.