Монохром

Кадр был слегка перекошенный, у нижнего края островком торчала макушка Лейлы с выбившейся вверх прядкой. За ней — та самая перегородка, повторяющая мозаику из зеркальных кусочков: белых по чёрному. Очень белых на чернильно-чёрном. Ещё белее было лицо Лины, которая шагнула в кадр из-за перегородки, успев ещё вскинуть руки к груди. А может, она хотела закрыть лицо.

И глядя в перекошенное лицо подруги, Лейла со всё нарастающим ужасом, который уже просто невозможно было осознавать, видела: медленное движение. Глаза Лины, её зрачки — расширяются, превращаясь в аспидно-чёрные провалы. И двигаются — куда-то поверх макушки Лейлы. И губы начинают раздвигаться в начальном звуке вопля, и…

Вспышка

Когда Лейла успела «свапнуть»8 по экрану, она не смогла вспомнить — но вот на экране возник кадр со стеной, тот самый, что так понравился Лейле, напомнив драгоценное колье на бархатной подложке. Только вместо теперь — там была Лина, ослепительно, до боли в глазах белая — на фоне чёрной стены.

— Нет… — беззвучно, одними губами произнесла Лейла, не в силах моргнуть, чтобы остановить этот медленный кошмар наяву.

Со всех четырёх углов кадра полилась тьма, поглощая кусочки мозаики и прочие полутона, стягиваясь к Лине. Та слишком медленно двигалась, пытаяся что-то сделать. Словно непроглядная вода стала затапливать кадр снизу, поглощая тело Лины, её руки, грудь, шею.

Её глаза, расширенные с громадными чёрными зрачками, смотрели прямо на Лейлу. Когда чернота уже подступила к подбородку, залила рот и нос, глаза — всё смотрели. И Лейла, мысленно вопя так, что кричи она по-настоящему — окна бы повылетали, видела: над левым плечом подруги, попавшей в чудовищную ловушку, из темноты проступает нечто ещё более чёрное. Словно от черноты отслоилась ещё более непроглядная тень, без лица, без черт, но — повторяющая Лину один в один.

Лейла силилась преодолеть паскудный паралич, но снова оказалась парализована первобытным ужасом, когда на том месте, где могло быть лицо, у Тени — прорезался слепой, белый-пребелый глаз. И откуда-то пришло знание — если эта тварь увидит Лейлу, зацепит взглядом хотя бы вскользь — то всё…

Глаза Лины выглядывали поверх неумолимо затопляющей весь экран черноты. Вдруг — на миг стали обычными и шёпот, звучавший лишь в ушах Лейлы, хлестнул: «Бросай!!!». Это слово хлестнуло по заледеневшим нервам, током пронеслось по мускулам и сухожилиям, ввинчиваясь горячими иглами в суставы пальцев.

И рука Лейлы — сама, отзываясь на жгучий импульс, с неконтролируемой силой обрушила телефон вниз. Ровно за миг до того, как чернота — полностью затопила лицо Лины, а у чёрной твари посреди белого глаза проклюнулась точка зрачка. Удар экраном пришёлся на край столешницы. Раздался отчётливый, едва ли не бокальный звон и хруст. Шансов, что стекло уцелеет, не было никаких. И Лейла — наконец-то закричала…

Месяц спустя (вместо эпилога).

…вокруг всей осенней палитрой полыхал октябрь. Переливался жёлто-оранжево-красным, стыдливо маскируя всё более заметные прорехи: облетевшие кроны. Раньше всех сдались липы и торчали теперь в своей почти чёрной наготе на фоне по-особому синего неба.

Лейла стояла и смотрела на этих бесстыдниц — череда деревьев походила на старые телеграфные столбы. Они выглядели чуждо и неуютно рядом с берёзами и рябинами, по которым словно бездымное пламя переливалось от каждого дуновения ветра. Жёлтые берёзовые листочки, как чешуйки, усыпали дорожку, насколько хватало глаз. Дворники сюда захаживали редко, так что извилистые тропки — явно дело ног возвращающейся из школы ребятни. Кто из детей откажется пошуршать по листьям, прокладывая змееобразные траектории? Они с Линкой так тоже делали…

Лицо Лейлы на миг исказила гримаса быстрой внутренней боли. Они так делали… А ещё — обожали валяться в кучах листьев, хохоча до изнеможения, подбрасывали в воздух золотые шуршащие фонтаны и напрочь игнорировали недовольные окрики бабушек. Кто бы их остановил и в восемнадцать, вздумай они рухнуть в листвяную кучу?..

Лейла почувствовала, как на глаза опять наворачиваются слёзы, и сердито провела по лицу ладонями. Смотри не смотри, но по дорожке никто не прибежит — как бывало, когда они уславливались о встрече после школы. Но она и стояла и смотрела — из настоящего в прошлое, на двух подружек-школьниц: одна тоненькая, как стрекоза, светлая, словно совсем выцветший осенний листик. Вторая — круглая, шумная, яркая на фоне подруги даже в школьной форме. Смотри не смотри…

Лейла понимала, что надо уходить, но ноги словно приросли к асфальту. Разрывающая сердце тоска — и неявный страх — вдруг схлынули под натиском какого-то нового чувства. Надежда? Решимость? На что?! Для чего?! Отца, воспитывал в ней не только в дух спортивной соревновательности. Он научил её слушать вот такие — неописуемые «звуки своего нутра», то, что другие называют интуицией. То, что на ринге помогало ей внезапно угадать действия противника ещё до того, как тот начинал двигаться.