Монолог Сперматозоида

– «Да кулебяку сделай на четыре угла. В один угол положи ты мне осетра да вязигу, в другой запусти гречневой кашицы, да грибочков с лучком, да молок сладких, да мозгов, да еще чего знаешь там эдакого… Да чтобы с одного боку она, понимаешь – зарумянилась бы, а с другого пусти ее полегче. Да исподку-то, исподку-то пропеки ее так, чтобы рассыпалась, чтобы ее всю проняло, знаешь, соком, чтобы и не услышал во рту – как снег бы растаяла… Да сделай ты мне свиной сычуг[6]. Положи в середку кусочек льду, чтобы он взбухнул хорошенько. Да чтобы к осетру обкладка, гарнир-то, гарнир-то чтобы был побогаче! Обложи его раками, да поджаренной маленькой рыбкой, да проложи фаршецом из снеточков, да подвась мелкой сечки, хренку, да груздочков, да репушки, да морковки, да бобков, да нет ли там еще какого коренья?…»

Даже из этих нескольких строк очевидно, насколько велик Гоголь! Обратите внимание, как назвал этот обед гоголевский персонаж П. П. Петух – «РЕШИТЕЛЬНЫЙ обед». 99,99 % писателей написало бы «царский обед», «грандиозный обед» и т. д. Гениальный Гоголь нашел неведомое ранее и блистательное прилагательное для этого обеда: «решительный»! А сколько страсти, сколько «кулинарной поэзии» вложил Гоголь в уста помещика Петуха! Этот гоголевский текст – это не проза, это просто песня!! Недаром «Мертвые души» современники Гоголя восприняли как «поэму в прозе». Тот же Белинский написал о Гоголе: «В «Мертвых душах» он стал русским национальным поэтом». В ночь на 24 февраля 1852 г. Гоголь бросил в камин 8 толстых тетрадей с продолжением «Мертвых душ». Это случилось в особняке на Никитском бульваре, который принадлежал графу Александру Толстому. Утром Гоголь, видимо, сам пораженный своим поступком, сказал графу: «Вот, что я сделал! Хотел было сжечь некоторые вещи, давно на то приготовленные, а сжег всё. Как лукавый силен – вот он к чему меня подвинул! А я было там много дельного уяснил и изложил… Думал разослать друзьям на память по тетрадке: пусть бы делали, что хотели. Теперь всё пропало». Сегодня литературоведы сходятся в том, что утрата второго тома «Мертвых душ» – настоящая трагедия для всей мировой литературы.

А. П. Чехов – из рассказа «О бренности»:

«Надворный советник Семен Петрович Подтыкин сел за стол, покрыл свою грудь салфеткой и, сгорая нетерпением, стал ожидать того момента, когда начнут подавать блины… Но вот, наконец, показалась кухарка с блинами… Семен Петрович, рискуя ожечь пальцы, схватил два верхних, самых горячих блина и аппетитно шлепнул их на свою тарелку. Блины были поджаристые, пористые, пухлые, как плечо купеческой дочки… Подтыкин приятно улыбнулся, икнул от восторга и облил их горячим маслом. Засим, как бы разжигая свой аппетит и наслаждаясь предвкушением, он медленно, с расстановкой обмазал их икрой. Места, на которые не попала икра, он облил сметаной… Оставалось теперь только есть, не правда ли? Но нет!.. Подтыкин взглянул на дела рук своих и не удовлетворился… Подумав немного, он положил на блины самый жирный кусок семги, кильку и сардинку, потом уж, млея и задыхаясь, свернул оба блина в трубку, с чувством выпил рюмку водки, крякнул, раскрыл рот… Но тут его хватил апоплексический удар.»

Чехов, еще один гений русской словесности, способен заглянуть в самую душу человека буквально с помощью нескольких слов, а его мрачный юмор озвучивает человеческие пороки и тут же исцеляет их. Читая Чехова, часто кажется, что с его времен ничего не изменилось – та же жадность, тот же нахрап, та же пошлость (даже в квадрате!), та же уверенность, что блаженство никогда не закончится…

М. Булгаков – «Мастер и Маргарита» (Фока, в беседе с поэтом Амвросием, не желая есть нынешние «отварные порционные судачки», вспоминает возле входа в ресторан Грибоедова «у чугунной решетки»[7], как это было до Октябрьской революции):

– Эх-хо-хо… Да, было, было!.. Помнят московские старожилы знаменитого «Грибоедова»! Что отварные порционные судачки! Дешевка это, милый Амвросий! А стерлядь, стерлядь в серебристой кастрюльке, стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками и свежей икрой помните? А яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках? А филейчики из дроздов вам не нравились? С трюфелями? Перепела по-генуэзски? Десять с полтиной! Да джаз, да вежливая услуга! А в июле, когда вся семья на даче, а вас неотложные литературные дела держат в городе, – на веранде, в тени вьющегося винограда, в золотом пятне на чистейшей скатерти тарелочка супа-прентаньер? Помните, Амвросий? Ну что же спрашивать! По губам вашим вижу, что помните. Что нынче ваши судачки! А дупеля, гаршнепы, бекасы, вальдшнепы по сезону, перепела, кулики помните? Шипящий в горле нарзан?!…

Исаак Бабель – «Одесские рассказы»: