мономиф

Совершенно очевидно, к чему в итоге должна привести эта тенденция к непрерывному опережению и увеличению планов. «Через десять или двадцать лет другой инженер построит в середине мира башню, куда войдут на вечное, счастливое поселение трудящиеся всей земли»²⁶⁰. Огромная, превосходящая все мыслимое, башня в середине мира — трудно не узнать этот «раскрученный» образ. Но вавилонская башня — это не только символ абсолютно безнадежного предприятия. Это и неискоренимая мечта — достичь небес²⁶¹, восстановить утраченную связь земли и неба, возродить их гармонию, присущую золотому веку. Вавилонская башня, конечно, символ иудео-христианский. Но столп (который и породил словосочетание «вавилонское столпо-творение») — это универсальный, общечеловеческий образ. Еще более универсальным символом является Мировое Древо (Древо Жизни, растущее в центре земли), по которому можно добраться до «верхнего мира» (с той же целью). Очень часто в качестве «лестницы в небо» используется внезапно выросшее (выращенное) растение. Это может показаться странным — ведь оно вырастает в относительно произвольном месте (а не на оси мироздания). Но противоречия здесь нет — с помощью ритуальных действий человек добивается того, что на время обряда «любое освещенное пространство совпадает с центром мира, также как время любого ритуала совпадает с мифическим временем "начала"… Постройка каждого нового дома открывает "новую эру". Каждая постройка — это абсолютное начало, то есть каждая постройка восстанавливает первоначальный момент, полноту настоящего, в котором нет ни малейшего намека на "историю"»²⁶².

Определение, выбранное Платоновым для описания котлована, вполне соответствует символике Центра мира: «Маточное место для дома будущей жизни»²⁶³. Таким образом очевидно, что котлован прямо символизирует матку, материнскую утробу для вынашивания новой (будущей) жизни. Но согласно законам мономифа, эта матка — одновременно и могила (гроб) для старой жизни; нельзя возродиться, не умирая. Об этом в повести также сказано достаточно прямо — расширяя котлован, рабочие находят в нем сто пустых гробов. И в дальнейшем эти гробы уже не выходят из поля зрения — за них борются, в них живут и умирают. Крестьяне перетаскивают гробы в свою деревню — и все главные герои повести, как зачарованные, идут за ними. Слово «гроб», сравнительно редко употребляемое в обыденной жизни, встречается в «Котловане» 44 раза. Ту же связку гроб — утроба (вернее дом, как искусственный суррогатный заменитель матки) можно встретить и в «Чевенгуре»: «Наблюдая городские дома, Захар Павлович открыл, что они в точности похожи на закрытые гробы, и пугался ночевать в доме столяра»²⁶⁴. Один из гробов был даже переделан в «красный уголок». Это тоже весьма характерная деталь — «красные уголки» с агитплакатами и портретами вождей должны были заместить «красные» углы изб с иконостасами и лампадами. Иными словами, «красные уголки» должны были стать местами отправления нового культа. Исполнение культовых действий в гробу (то есть — на пороге смерти) также можно считать признаком ожидания конца света.

Символика вавилонской башни двойственна еще и потому, что она представляет мировую ось (axis mundi). А мировая ось не просто соединяет небо и землю; она соединяет землю еще и с Преисподней, проходя через все три мира. «Преисподняя, центр земли и "дверь" в небо расположены на одной оси, по которой осуществлялся переход из одного мира в другой»²⁶⁵. Лишь шаг отделяет вавилонскую башню от неба; но не менее близок от нее и ад.