мономиф

Для того, чтобы началось нечто истинно новое, нужно полностью уничтожить остатки всего старого цикла. Иначе говоря, если мы желаем абсолютного начала, то конец мира должен быть самым радикальным… Новое творение не может совершиться до того, как этот мир не будет окончательно разрушен. Речь идет не о восстановлении того, что вырождается, а об уничтожении старого мира с тем, чтобы воссоздать мир intoto [полностью]. Навязчивая идея «золотого века», блаженного начала требует уничтожения всего того, что существовало и изжило себя, начиная с сотворения мира: это единственная возможность достичь первоначального совершенства²⁷⁶.

Именно осознание невозможности излечения старого мира и требует его полного уничтожения — вплоть до основания. Все сокровища мировой культуры объявляются отжившими (прогнившими, ветхими) — то есть ненужной рухлядью, чье место на свалке истории. Обновленный человек хочет войти в новый мир «налегке»; ему не нужны даже инструменты для обустройства своего нового дома (инвентарь он, как мы помним, уже уничтожил). Мечта (архетипическая идея) о грядущем рае позволяет ему надеяться, что в новом мире он найдет все нужное для себя уже в готовом виде.

В кризисной для страны ситуации настроить массы на разрушение, видимо, не так уж и сложно. Гораздо сложнее потом заставить эту революционную стихию работать, выполнять тяжелый и монотонный труд. Поэтому соблазнение людей идеей светопреставления и грядущего золотого века должно изначально предполагать (и планировать) последующие жесткие репрессии. Причем начинаться они должны с практически полного уничтожения всей революционной гвардии, кадров с дореволюционным стажем. Архетипическая идея распространяется, подобно эпидемии; она заражает людей и действует, как болезнь. С определенного момента эту болезнь можно считать хронической, неизлечимой. Новая власть, стремясь к экономической стабилизации, должна была избавиться от старых «подпольщиков». И не потому, что они были свидетелями предательства ею идеалов революции. Их вина была куда тяжелее — они продолжали верить в грядущий золотой век, в то, что после уничтожения абсолютного врага (эксплуататоров) жизнь счастливо сложится «сама собой», что «может, и социализм уже где-нибудь нечаянно получился»²⁷⁷. Потому что «когда пролетариат живет себе один, то коммунизм у него сам выходит»²⁷⁸, «самозарождением».

Класс остаточной сволочи будет выведен за черту уезда, а в Чевенгуре наступит коммунизм, потому что больше нечему быть²⁷⁹.

Социализм придет моментально и все покроет. Еще ничего не успеет родиться, как хорошо настанет!²⁸⁰

Коммунизм же произойдет сам, если в Чевенгуре нет никого, кроме пролетариев, — больше нечему быть²⁸¹.

После буржуазии коммунизм происходит из коммунистов и бывает между ними... В Чевенгуре коммунизму ничто не мешает, поэтому он сам рожается²⁸².

Полевой командир революции Копенкин выразил эту установку предельно ясно: «Мое дело — устранять враждебные силы. Когда все устраню — тогда оно само получится, что надо»²⁸³. Понятно, что эта вера абсолютно иррациональна²⁸⁴ — и потому неизлечима; оперативно искоренить ее можно лишь вместе с ее носителями.