Читаем Монстры полностью

Монстры

Дитя живет, словно кузнечик На травке гибкой полевой С такой кудрявой головой От безрассудной человечьей Жизни Сбежавший Чтоб жить неведомым, а глядь И здесь его находит смерть Его Из дома все подряд выносят Все до последнего гвоздя Тут кто-то вдруг случайно спросит А вы не видели дитя? — Так тут все женщина одна Вам помогала! – Ах, она! Понятно! Это – верно, Смерть Его Дитя бредет по Красной площади К нему выходит дядя Ленин Из мавзолея И говорит: Иди туда и на колени! Пред ней нишкни! – О, пощади! Дитя рыдает как медведь Но маленький – Иди, там Смерть Моя Ждет тебя Познакомиться! — Говорит Ленин Среди печали и разрухи Страна своих родных детей Не ведает! среди затей Экономических чьи руки К дитя протянутся любя? Чей голос: Вот, я жду тебя! — Раздастся? — Одной, одной лишь Смерти Руки и голос С презрительным недетским зреньем Дитя по улице бредет Вещичку некую найдет И долго смотрит с подозреньем На нее: Не ты, не ты ли – моя Смерть? Нет, не она! надо смотреть Чуть левее Там она стоит — Смерть твоя, дитя Гроза бродила по поселку И в мелочи во все вникала Как будто бы кого искала И все не объясняла толком Кого Пока в сенях вдруг не наткнулась На дитя Тут же сразу обернулась Смертью Его — И правильно По мичуринской дороге Ехал парень одноногий У него одна нога Да и та из творога Что за парень? – посмотреть Любо! – молодая Смерть Прямо загляделась на него Дитя при солнечной погоде С девчатами на карогоде Поет, смеется: Трали-вали! А глядь, девчата и пропали Успел лишь только посмотреть Осмотреться Одна из них осталась – Смерть Его Стоит Улыбается

Дитя и смерть
(восьмой сборник)

1998

Предуведомление

Сразу же замечаются на пределе этого постоянные и даже, в какой-то мере, по первому взгляду, утомительные для любителей поэзии, повторяющиеся однообразные рифмы: смерть – смотреть, хотеть, иметь; и дитя – хотя, летя, вертя. При вообще-то небольшом пространстве информационной мобильности в стихе, съедаемом рифмами и насильственностью размера, трата его на однообразные рефрены кажутся невозможной роскошью, или простой тупостью и неумелостью, держащейся за однажды более-менее удачно найденный прием. Можно, кстати, припомнить и другие мои опусы с подобными же назойливостями, постоянно разбросанные по разным стихам рифмы: Россия – синее, силы; Русь – рысь; Германия – мания; Англия – ангелы. Очевидно, можно обнаружить и другие (даже наверняка). Однако же, имея привычку не к отысканию и нахождению обыденного и привычного и при ненахождении раздражаться инвективами и впадать в искреннее отчаяние, но пытливостью обнаружения причин подобного, особенно при его настойчивом проявлении в зоне, чреватой если не онтологическими истинностями, то способностью сотворять и утверждать квазионтологизмы, можно представить, что за этими рифмами стоят некие внутренние глубокие мотивы и закономерности, которые мгновенно и проявляются, когда минуя поверхностные, даже глубоко и истинно поэтические, слои, касаются их обнаженного дышащего влажно-поблескивающего, лишенного грубой кожи казуальных обстояний, тела.

Дитя который Новый год На этом свете празднует И в голову, порою, разные Приходят мысли в свой черед Приходят странные волнующие — И близящейся, неминующей Смерти Мысли Приходят в виде самой Смерти уже

Перейти на страницу: