Монстры

Стояло жаркое лето. Окна были распахнуты. Вечернее отсутствие прямого солнца делало свет легким, колеблющимся и всепроникающим. Девицы, раздевшись, стояли рядом, чуть покачиваясь в раме окна. Лишенные различительных знаков, деталей одежды и всяческого рода украшений, они удивительно походили одна на другую. Стояли, чуть прижавшись друг к другу, лукаво посматривая в мою сторону. Вишенки пурпурно посверкивали в их розоватых губах. При полуулыбках обнажались ослепительно белые фарфорово поблескивающие зубки.

И тут, едва заметно покачавшись над полом, они приподнялись, перевалили через подоконник и поплыли, заскользили по нежному прозрачному воздуху, протянутому от их окна к моему. Они плыли ногами вперед. Скользили. Нарастали. Приближались, не переставая улыбаться той самой загадочной улыбкой, которую со времен Возрождения среди нас зовут джокондовой. И две пурпурных вишенки в уголках рта. Они плыли и улыбались. Я, застыв, следил их почти нефиксируемое приближение. Нарастали они стремительно и беззвучно.

Они проникали в комнату. Касались меня руками и обнаженными телами. Я вздрагивал. Мои собственные руки казались и оказывались смертельно ледяными. Это же мертвецы! – догадывался я. Но почему они такие теплые, в то время как я сам мертвецки ледяной? Нет, нет, они были Суккубы! Я же знал про них. Видел их в спиритуальном их образе. Даже общался с ними во время специальных сеансов. Они невесомые приближались ко мне по воздуху и протягивали руки, не смея коснуться. Тогда, во время тех сеансов. Они приходили, как с киноэкрана молодые и не подверженные порче тела и лица давно умерших красавиц-актрис.

С двух сторон девицы прижимались ко мне, проводя горячими, прямо жгучими руками вдоль моего бесчувственно замершего тела. Их молодые упругие груди, как прожигающие иглы, вонзались в заострившиеся от спертого дыхания ребра. Я замирал, чувствуя разлив еще пущего ледяного хлада. Легкий светящийся снег поднимался на уровень моего седьмого этажа. Колебался, проникал в комнату и все заполнял. Накапливался небольшими горками на острых гранях предметов, включая и тела всех участников. Лица девиц чуть бледнели, но розовые щеки по-прежнему пылали. Хотя какой снег?! Стояло ослепительно жаркое лето. Но нет! Нет! Именно снег медленно поднимался от земли и вползал в мою мгновенно заиндевевшую комнату, осаживаясь мелкими посверкивающими гребешками по краям предметов.

И я обнаруживал себя в полнейшем одиночестве. Оглядывался – никого. Я сам, стоя посередине своей комнаты, приподнимался над полом и, приняв горизонтальное положение, ногами вперед тихо подплывал к окну. Легко стукался о стекло. От несильного ударения чуть отплывал назад. Покачивался. Снова подплывал. Снова стукался. Потом находил открытую форточку, легко проникал сквозь ее узкое отверстие и вытекал наружу.

– Так вот, – голос Рената приобрел твердость. – Она глядит в белые заснеженные поля. Все это во сне. Хотя, конечно, только название – сон. Усадьба расположена на небольшой возвышенности, так что с верхнего этажа, где находится ее комната-светелка, видны бескрайние снежные просторы, начинающиеся сразу же за краем усадьбы. И укрытые холмы. В ясный день проглядывается все пространство до дальних соседних усадеб. Ну, где эти, разные, обозванные эпи-именами Ленского там, Онегина.

– Они тоже?

– Конечно. И остальные там всякие толстые и дурно пахнущие помещики, да отмытые добела питерские денди. Все структурировано! Система! Разбираться и разбираться. Так вот, она оборачивается на темный дремучий лес. Приближает лицо к стеклу: – Ренат сделал паузу, как в детской страшилке или анекдоте, – и вся, буквально вся обугливается.

– Что, что? – не понял собеседник.

– Обугливается, обугливается, – повторил Ренат.

– Да, да. Что-то такое припоминаю, – медленно проговорил приятель. И, действительно, припоминал. – Припоминаю, – припомнил.

– Пристально смотрит на снег, чтобы удержать себя, вернее, чтобы он удерживал ее в этом аэроморфном состоянии. Ну, и естественный результат!

Старик в дальнем окне как-то невероятно сжался. Даже стал меньше возможного видимого размера. Некоего отрицательного, что ли. Однако был отлично видим. Он ни на кого не обращал внимания и был занят делом. Беспрерывно чиркал спичками, пытаясь зажечь плиту, водружая на нее громадную алюминиевую кастрюлю, и бормотал:

– Черт, опять все по-косому. Всегда проскальзывают.

Во всяком случае, подобное могло показаться или послышаться. Но весьма невнятно и недостоверно. Почувствовав в окне присутствие чьего-то тревожного и будоражащего внимания, бросил в том направлении косой взгляд, правда, так и не долетевший до помещения, где расположились наши приятели. Да и был он адресован кому-то совсем-совсем иному.