Монстры

Вылетая ногами в форточку, я чувствовал неодолимое влечение в сторону расположенного напротив дома. Уже подплывая к окну своих учениц, услышал их почти птичье щебетание. Подхихикивая и немножечко ерничая, они ласково внесли, вернее, втянули мое окостеневшее тело к себе через окно. Разместили рядом, недалеко от окна, на длинном приготовленном столе. Было достаточно любого небольшого легкого прикосновения, чтобы я тут же отклонялся вправо или влево, возлетал вверх или медленно опускался вниз. Так что их движения должны были быть вполне, даже чрезвычайно аккуратны, дабы все время не бросаться вдогонку моему отлетавшему и ускользавшему телу.

Успокоив меня, с двух сторон они стали медленно поглаживать, постепенно приближаясь к центру живота. Сведя воедино четыре руки, на мгновение задержались там и затем стали массировать мой прохладный член, пытаясь оживить его. Все попытки были безрезультатны. Однако это не приводило их в смущение. Они легко посмеивались, переглядывались. Именно в то самое мгновение в моей голове почему-то вырисовалась до полнейшей объемной достоверности картина легендарной некро-эпифеномии бедного и безумного Николая Васильевича Гоголя. Вот стоит он у распахнутого окна невысокой беленой мазанки теплой пахучей украинской ночью. Луна колеблющимся жидким серебром заливает все открытые поверхности его тела, растекаясь по нему странной плоскообъемной трансфигурацией некой обнаженной фигуры. Он застывает как отлитый в металле. Не шевелится. И сложноконфигуративный отблеск его уносится во все стороны света на неимоверное, неисчислимое расстояние, порождая там, в неведомых мирах, сотни, тысячи отображений на разномерные плоскости тамошнего бытия.

Оставив попытки оживить мой член, девушки принесли из кухни небольшой эмалированный тазик прохладной воды. Стали обмывать меня. По сравнению с леденящим холодом моего тела прохлада воды была приятно теплой. Я почувствовал некое оживление. И в тот самый момент, когда они опять захотели начать свои непритязательные игры, несмотря на все их удерживания и уговоры, преодолевая обнаружившуюся тяжесть, используя последнюю уже возможность безгрешной левитации, я приподнялся над столом и поплыл в сторону окна. Все это медленно и тягуче. Такими же были движения и жесты их рук вослед мне в попытках удержать или каким-то образом воздействовать на меня. Так, во всяком случае, виделось. Виделось сверху, откуда обозревался и я сам в своей напряженной горизонтально вытянутой позе, прохладный, почти что покрытый инеем по всей поверхности абсолютно белого тела.

Я выплыл на промежуточное пространство между домами. Внутри себя я чувствовал губительный, жидко и тяжело всколыхивающийся некой ртутной массой, нарастающий вес. Последним волевым рывком и уже, очевидно, в самый последний возможный момент достиг окна. Пролез в узкую форточку и опустился на пол. Тяжело и неуверенно выпрямился. Покачнулся, удерживая равновесие. Обернулся на окно. Плутовки, надевая через головы свои разнообразные легкие одеяния, строили милые и дурацкие гримасы. Оделись. Выплюнули изо рта ненужные уже и подвядшие вишенки. И исчезли. Обессиленный, я опустился на стул.

– Я обшарил все библиотеки, архивы, фонды – нигде! Нет – и все! Понимаешь? Все вычистили! Медведи там разные, козлы, петухи – пожалуйста! А про это – ни слова. Прямо хоть самому назад вписывай. Ну, естественно, все последующее – чистая фальсификация и маскировка под обыденность. То, чем соблазнился Достоевский-то. Есть и вполне внятные западные примеры. В Фаусте, скажем. Несколько театрально, правда. Как миракль на ступеньках храма в какой-нибудь церковный праздник для нехитрых прихожан провинциального городка. Гораздо интереснее в Манон Леско. Да, пожалуй, единственный серьезный пример. И, кстати, ничего не вымарано и не исправлено. Там всякий раз Манон после очередного исчезновения является почти на треть обугленная. Процедурно все точно и достоверно. Помнишь, когда она приходит к Дегрие в монастырь?

– Я не читал.

– Прочти, прочти. – Ренат эдак поучительно почти уперся в него указательным пальцем, напомнив тем, кстати, того самого заоконного неистового старика. Приятель даже улыбнулся. – Они потом долгими совместными рекреативно-манипулятивными действиями снимают черноту и возвращают Манон к тому божественному и обольстительному состоянию, которое, собственно, и является первопричиной всего. Почитай. Хотя этих мест в переводе нет.

– Опять нету? За что ни возьмешься у тебя, всего нету. Так где же я прочту, коли нету?

– Оригинал возьми. Причем, заметь, не все публикации достоверны. Особенно грешат этим самые что ни на есть академические. Или принимай на веру. – Ренат театрально развел руки.