Монстры

– Кто, кто?! Крысы. То одна ходила, а теперь вот по двое ходят, гадины. – Она криво усмехается. – Как твои сестры. – Ренат не реагирует. – Первую-то месяца три назад как прибила. На кухне мылась. В одном тазу, значит, стою, из другого, голубого-то, себя поливаю. Она выползла и на меня голую смотрит. Может, ихний мужик какой крысиный, а? Чего так смотрит? Не знаешь, как у них там различать? – впрочем, ее, видимо, не особенно волнуют половые различия крыс. – Смотрит. Я, как есть голая, схватила полено и за ней. А она по стене. Прямо вверх когтями цырк-цырк! Ну, я вскочила на лавку: – Мария пошевелилась и закряхтела от весьма болезненного движения. – Ой, не могу, все тело ломит. Вот, Ренатка, уже лет десять, как все тело корежит. Ничего не помогает. К их местным врачам ходила. Да они только: «Этттто» да «эттто»! Лекарства какие-то давали. Не помогает. Говорят, нервная система по телу растеклась и воспалилась. Уж я обмазываюсь керосином, газетами обвертываюсь – не помогает. Так вот, вскочила на лавку и поленом по башке гадину. Она свалилась и как поросенок заорала. Меня всю аж передернуло. Вот какая сволочь! Я ее бью, а она орет. И смотрит вот так. – Мария смотрела на Рената расширенными глазами. – Бью, а она орет. Бью, а она, проклятая, гадина, не помирает и орет. Больно ей. Тоже ведь тварь Божия. Я вот думаю, если бы мне кто так череп разворотил – уж давно дохлая лежала. А она, гадина, орет, сволочь, и живая все, подлюга! Все не помирает. Жить хочется! А кому не хочется? Вот и тебе тоже хочется. То-то. И мне. Уже весь пол в крови. По стенам тут течет. Кровь, мозги. Я потом с трудом оттерла. Вон там. – Она пошевелилась, указывая большой вялой рукой на место недавней чудовищной битвы. Снова заохала. – Ой, пошевелиться не могу. Тело прямо разламывает, как крючьями в аду дерут. Ой, грехи мои! Вот. Я бью ее, а она не двигается, паскуда, и орет. – Мария раскрыла свой беззубый рот. – Ну, забила, выбросила. Потом она уже мертвая ко мне приходила! Такая же, как живая, только мертвая. – Мария вздохнула и с трудом, кривясь от боли, села. Лавка тяжело скрипнула под ее грузным телом. – А мертвая-то она все же не такая злобная. Грустная. Все смотрит. И глаза у нее большие-большие, как у Зинки, у козы моей. Ну, я ее, мертвую-то, на третий раз подстерегла и опять забила. Чего ходить? А? Нечего здесь ходить. Других мест, что ли, нет? Коли мертвая, так и сиди, собака, на своем мертвом месте. И чем я ей, паскудине, приглянулась только? Грехами, что ли, своими. Ох-ох-ох, грехи наши! – запричитала она и перекрестилась. – Все болит, прямо сил нету. А как мертвую прибила, крови почти не было. Так, несколько пятнышек. Светленьких. И не орала. Рот открывала, а не орала. – Мария помолчала, вздохнула, попыталась привстать, но снова села. – А теперь вот обе приходили. Может, сестры? А может, одна и та же. То есть одна-то мертвая, а другая как бы даже вдвойне мертвая. И побледнее будет. Чего-то хотят от меня. Может, помирать пора? – Мария опять вздохнула и поднялась на своих опухших колонноподобных ногах в синих и красных прожилках. Повернувшись спиной к Ренату, поправила жидкие серые волосы. – Как думаешь, Ренатка, пора?

– Чего – пора?

– Чего, чего! Глухой, что ли? Помирать, говорю, пора. – Она даже как-то озлилась. Впрочем, на секунду. Отвернулась и снова поправила волосы. Неуверенно направилась к печке. – Вот и говорю, две приходили. А уж двух сразу не прибьешь. Да и то, сил больше нет моих бороться с ними. Раньше были, а теперь нет. Тут за коровой-то да за курями ходить сил нет. – Повернулась и уже вполне уверенно направилась на улицу в туалет, стоявший в отдаленной части ее достаточно большой территории. Ренат по привычке в который раз принялся рассматривать на стене единственную старую попорченную фотографию, где Мария прямая, как северная резная деревянная скульптура, сидела на стуле. За ее спиной стоял моложавый майор. Мария простодушно улыбалась. Майор же был серьезен и болезненно изможден. Он озабоченно смотрел куда-то в сторону, словно что-то там такое давно усмотрел и уже не удивлялся. Ренат внимательно рассматривал антураж ателье, где все это было зафиксировано в какой-то дальний первый послевоенный пожелтевший год. К своему удивлению, в самом углу снимка он заметил быстро проскальзывавшую и зафиксированную цепким кошачьим взглядом объектива то ли мышь, то ли крысу. Пожалуй, размером все-таки – крыса. Она и привлекла навечно застывший в своей пристальной наблюдательности взгляд майора. Ренат присмотрелся. Это, конечно, могло быть и простым повреждением негатива тех далеко не технологичных лет. Опять присмотрелся – пятно пулеобразной заостренной конфигурацией удивительно походило на крысу. Ренат заметил, что Мария, сидевшая вроде бы отрешенная и полностью поглощенная тогдашними своими благополучием и молодостью, тоже время от времени скашивала глаза в тот подозрительный и чреватый неведомым левый угол.