Монстры

Ренат шел назад той же просекой лицом прямо на слоящееся солнце. Его диски тихо, один за другим отплывали в стороны, освобождая центральную неужасающую пустоту. Впрочем, отплывали так медленно и их количество было столь неисчислимо, что дождаться самого окончательного провала не было никакой надежды. Да и не надо. Достаточно мягкого, обливающего все тело, жидкого тепла. Спиной же чувствовал неотпускающую влажную прохладу следовавшей за ним зеленоватой озерной воды. Пружиня на крепких коротковатых ногах среди кочек и провалов стихийно зарастающей просеки, Ренат огибал попадавшихся ему дам, бредших гуськом по узкой вихляющей тропке. Низкая, полноватая, в цветном сарафане, с трудом оборачиваясь назад всем корпусом к собеседнице, говорила как бы безразличным голосом:

– Конечно, талантливы, я ничего не говорю. Но словно под одну гребенку. Я их знаю с детства. Они все из нашей школы. Что вы мне будете говорить?

– А Максим? – вяло возражала крупная спутница.

– Ну, может, один Максим. И тоже вот стал колбасить.

– Ну, почему колбасить? Что вы говорите?! Сильный и выразительный звук. Его еще и добиться надо.

– Выразительный звук! Это для провинциалов! Впрочем, сейчас все провинциалы. Вы посмотрите на публику в Консерватории. Посередине произведения в паузе хлопают. В валенках приходят. Сейчас вообще вкус утерян. Эстрада да цыганщина. Это даже наш Карен из Еревана замечает. Он моему Андрею Васильевичу говорит: – Как они все жирно играют! – он из какого-то горного селения. У них там одни бараны да быки. Он и говорит: – У всех звук как бараньим салом смазан.

– Ну при чем здесь бараны и быки? – сопротивляется крупная и медлительная спутница. Отстает. Специально или от усталости. Делает передышку. Но и здесь ее достигает настаивающий и требовательный голос:

– А ведь не будь Додик в жюри, из них бы один, ну от силы двое-трое дошли до финала. Тут и возразить-то нечего. – Ответа долго не следовало. – Вы слыхали, Михаил Борисович умер. Мы в Москву звонили. Прямо на репетиции. Ужас какой! Кто же летом в жару, да еще в Москве? Как я люблю говорить: Отдых – та же работа на пользу здоровью. А у него сердце больное. Не берегут себя люди. Мы все сумасшедшие, работники искусств, так сказать, художественные натуры.

Тут обеих отвлек огибающий их плотный невысокий молодой человек. Он попытался сделать свой маневр достаточно элегантно, но неровности почвы прямо бросили его на пожилых настороженных женщин. Те отшатнулись. Кинули на него быстрый испуганный взгляд – вроде русский. Местный? И вправду, местные русские непредсказуемы. Вот, рассказывали, недавно несколько таких в магазине к молоденькой продавщице пристали. Говорят, чуть не до убийства дошло. Хозяина-эстонца, посмевшего было заступиться за свою сотрудницу, ногами забили. А на ногах у них ботинки специально все железом окованы для подобных вот зверств. Хулиганов поймали, хотели строго наказать. Показательный суд устроить. Так из Москвы распоряжение пришло – не трогать. Не разжигать националистические сантименты. Дело замяли. Вот так. Да и из той же Москвы, не говоря уж про провинцию, бывает, черт-те кто сюда наезжает. Вот тут постоянно ошиваются две московские сестрицы. Художницы, так сказать. Голые по пляжу бродят.

– Я бы пропуска ввела. Здесь места тихие, приличные. Чисто, культурно. И пограничная зона, опять-таки. Хватит, понаехало уже. Пускали бы по специальным разрешениям приличную публику. А эти пусть у себя там гадят, хулиганят и убивают друг друга, коли им так привычнее и приятнее, – завершила тираду возмущенная Елена Кандидовна.

– Так ведь если пропуска введут, нас первых сюда и не пустят, – резонно заметила Лия Семеновна. Елена Кандидовна ничего не ответила, но настороженно и понимающе взглянула на собеседницу. Да, лучше уж и не подавать никому подобных опасных советов. Себе же боком выйдет. Не подумала. Не подумала. Сгоряча. И поджала губы.

Дамы отшатываются от странного субъекта. Но он как-то даже изящно огибает их, принося извинения. Дамы переглядываются и понимающе улыбаются. Им немного неудобно за свои неоправданные подозрения, отразившиеся на их полноватых лицах и в резком подергивании тел. Они стараются быстро, насколько позволяет пожилая, достаточно уже вялая мимика, стереть с лица следы недавних подозрений. Удается. Они хотят сказать что-то милое и незначащее вежливому молодому человеку. Ну, что-то совсем незатейливое, но приятное, типа:

– Извините, а это не вы вчера…?

– Нет, нет, не я.

– Где-то я вас видела. Вы в Москве в консерваторию::?

– Нет, нет, очень редко. Практически никогда.