Монстры

Сестры и привезли сюда Рената в первый раз. Подобно многочисленным московским и питерским художникам, музыкантам и литераторам, они были завсегдатаями этих мест. В послевоенную Эстонию их детьми на лето взяли с собой молодые еще тогда родители, которые были уже в самом зените своей успешности и удачливости. Художники, лауреаты, члены многочисленных советов и комиссий. Ну и, конечно, с достатком. А девочки маленькие, с тощими косичками, в каких-то нелепых сарафанчиках бегали по этим заросшим и тогда еще почти безлюдным местам. Бежали, летели, извивались и внезапно останавливались, как бы натыкались друг на друга, сливаясь в один неловкий силуэт. Весело хохотали тоненьким мушиным хохотком. Потом бросались в песок. Стягивали с себя платьица. Оставались нагишом. Прыгали и скакали по длинной песчаной косе вдоль прохладной, умиротворяющей воды. Так вот и выросли. С тех пор почти регулярно посещали Локсу. Да вот в последнее время что-то пропали.

– Крысы-то прямо как твои сестры! – Мария громко и низко гоготнула. – Знать, скоро приедут. Куда денутся? – все смеялась Мария. Ренат молчал. – Чего молчишь? Или у тебя с ними тоже это? Барахтаешься с ними? – бесстыдно вопрошала Мария. Ренат не отвечал. Тоже вот, приезжают и ходят голые, бесстыдницы. Твои сестры-то.

– Почему мои? – пожал плечами Ренат.

– А то чьи же? Вот и Марию с хутора, ну, Яна жену-покойницу, в Москву с собой зачем-то уволокли. Месяц пропадала. Блядовала там. А потом как ни в чем не бывало явилась, не запылилась. И уже ей то не то и это не это. А и вправду, чего ей здесь – муж да корова. Да свекр со свекровью. Ну, побьют ее. Ну, пойдет к кому поплачется. Что за жизнь-то, прости Господи? Мука одна. – Мария вздохнула. – А тут приехала – гордая. Он ее и прибил. Вот сестры с той поры и боятся ездить сюда, а то Ян их тоже прибьет. Да он совсем спился. Не то что прибить, подняться не может. Ты же видел его. Он как? Пьет все? Все они эстонцы такие. Она и снюхалась с каким-то солдатиком. Русским. Хотела с ним убежать. Вот и прибил ее.

– Так она от молнии. Вся черная в гробу лежала, говорят, – усомнился Ренат.

– Долго на углях-то поджарить? – скривила рот Мария. – Я же говорю, она после Москвы с солдатом шашни водила. Неподалеку, из части. Там муж покойный служил. Прости Господи, – вздохнула и привычно перекрестилась. – Уехать с ним хотела. Ян и прибил. И правильно, что от мужа на стороне гулять. – Она поджала губы и строго взглянула на Рената, словно он и был тем самым злосчастным солдатиком. – Так что сестры твои теперь сюда ни ногой. А то, бывало, прибегут – Мариечка, Мариечка! – и щекотать! Ой, щекотные! – Мария прыснула. – К корове моей тоже – охальницы! – щекотать. Но она потом хорошая, веселая. А после Марты дурная. – Ренат недовольно орудовал алюминиевой щербатой вилкой в чуть обколотой, словно обкусанной по краям той же крысой, тарелке. – Чего в тарелку смотришь? Крысы обкусали. Голодные, сволочи. Металл жрут, бляди! Все тут обкусали, сволочи. – Мария тяжело присела на лавку и надолго замолчала.

Вернулся домой Ренат поздно. Войдя, застал Марту в странном возбуждении. Она стремительно ходила по двум их небольшим комнатам и собирала сумку, с дальнего расстояния бросая в нее какие-то вещи. Ренат остановился на пороге. Марта заметила, но никак не прореагировала на его появление, продолжая все теми же нервными небрежными жестами забрасывать в большую черную открытую сумку свою одежду. Молчание длилось достаточно долго. Марта кинула на него исподлобья быстрый взгляд и тут же отвернулась. Ренат, прислонившись к дверной притолоке, являл полнейшее неодолимое спокойствие. Ему легко давалось молчание.

– Я в Таллин. Навещу Маремаа и Айки с Кайду. Думаю, вернулись. Может, к Винтам загляну, – как бы безразлично, почти информационно сообщила она.

Ренат молчал.

– Посмотрю. Ой, где же моя косметичка? А, вот она, – нашла ее в сумке среди уже уложенных вещей. – Если что, останусь. Или в Москву уеду. Посмотрю. Я билет взяла. Если что, поменяю на другое число. Твой там, на полке, – она кивнула в сторону единственной в комнате книжной полки. Ренат бросил взгляд в том направлении и увидел легко светившуюся в сумерках синенькую полосочку железнодорожного билета. – Соберешь оставшиеся вещи. Их немного.

Ренат все молчал.

– Вроде бы все. – Она выпрямилась и дыханием отбросила прядь с чуть вспотевшего лба. Провела рукой по волосам. – Да, деньги, – заглянула в кошелек. – Твои тоже там, возле билета. – Не глядя на Рената, задернула молнию на сумке и проверила ее тяжесть. – Нормально.

Все это происходило в сумерках. При неярком вечернем свете позднего северного лета. Сборы, взаимные взгляды и молчание неверно и неровно освещались сквозь небольшие чисто промытые окна. Происходило внешне спокойно, но, по сути, весьма и весьма нервно. Марта спешила на последний таллинский автобус, останавливавшийся на шоссе как раз напротив их дома. Прошмыгнула мимо посторонившегося Рената и выбежала прямо к подошедшему автобусу. Замахала рукой, автобус остановился. В освещенном салоне мелькнула ее фигура.