Читаем Монстры полностью

И бесполезно. Ясно, что ничего уже не случится, не вернется и не сбудется. И юноша это знал. Знал лучше Рената. Знал заранее. И спрашивал уже без всякой надежды, но со слабым, остатним, неистребимым до конца ни в одном из человеческих существ ожиданием чуда. Но чуда не случилось. Не произошло. Ренат долго смотрел ему вослед. Повернулся и пошел к себе. К своему священнику. Поведал ему эту историю. На того она особенного впечатления не произвела.

– Государства рушатся, войны происходят. Народы исчезают с лица земли. А Царство Божие вечно и не подвержено мирским пертурбациям.

– Наверное, – слабо и даже как-то трусливо, что ли, согласился Ренат.

Домой вернулся часам к шести. Еще не темнело. Еще долго не будет темнеть. Стояла пора длинных, белесых прибалтийских ночей. Ренат бросил книгу на стол и не раздеваясь рухнул на постель. Не спалось. Хотя вроде бы мгновенно и заснул. И мгновенно же проснулся. Было странное ощущение. Взвешенность какая-то. Ожидание ли чего? Опасение?

Марта, что ли, вернется? – мелькнуло в голове. – Нет, так скоро не вернется. Он знал ее слишком хорошо. Сходить к морю, спросить, в чем дело? – он усмехнулся нелепой мысли.

Вышел на крыльцо. Во все стороны было видно на дальнее расстояние. Впрочем, со всех же сторон видимость была ограничена высокими и глубокими лесами. Вдали за ними тот же ровный бескачественный свет, продолжаясь, летел на километры до новых мощных естественных преград. Спиной Ренат чувствовал легкое, но настойчивое дыхание водяной прохлады, надвигавшейся от реки. Кто-то упирался в него мягкими, упорными, упругими и настойчивыми кошачьими лапами, пытаясь отодвинуть в сторону. Ренат слегка передернул плечами, но лапы плотно прижались к нему. Он чуть откинулся корпусом назад и уперся ногами. Давление нарастало.

И словно отодвигая ближайшее надвигающееся главное, Ренат припомнил еще одну историю. Вернее, она сама припомнилась. Сама вклинилась, отодвигая то, неведомое, грозящее подступить и все время обманчиво откладывающее время своего неумолимого явления.

Припомнилось из давней студенческой молодости. Как они втроем с приятелями целый день ползли вверх по высоким и мучительным горам на границе Киргизии с Узбекистаном. Куда ползли? Зачем? Шли куда глаза глядят. Молодость да беспечность! Да удаль! Впрочем, приятель из местных вел их уверенно, изредка покрикивая:

– Осторожно, – и указывал рукой на остывающих в тени премерзких гадов.

Вершины и перевалы, досель ведомые только по литературным источникам или кинолентам, воочию вставали один за другим. Один над другим. Казалось, им не будет конца. По миновании одной вершины, вроде бы самой высокой и последней, открывалась следующая, еще более высокая и, видимо, опять-таки не последняя. И даже не предпоследняя. И не предпредпредпоследняя.

Буйствовала ослепительная середина безумного среднеазиатского лета. Но и они были в самом зените своей молодости, здоровья, энтузиазма и неистребимости на этой земле. День клонился к концу. Из прохладных щелей на воздух выползали помянутые скорпионы, тарантулы и каракурты. Застывали, слыша всколыхивание почвы, и направляли свои ядовитые зубки, усы и волосики в сторону наших странников. Ренат вздрагивал и отскакивал в сторону на мощных упругих ногах. Приятели смеялись. Были они, действительно, неописуемо молоды и защищены небрежением и энергией. Уже на подходе к последнему таки, самому высокому перевалу, в упорном стремлении задрав головы, они заметили две застывшие фигуры. Их вид был запоминающийся и как-то особенно значим, что сразу же бросалось в глаза.

Один виделся высоким, худым, с длинной смоляной бородой. Солнце, бившее в спину, погружало лица незнакомцев в полнейшую непроглядную тьму. Другой – низкорослый, плотный, даже, если можно так выразиться, заскорузлый. Почти на самом гребне перевала поравнявшись со странниками, друзья невольно посторонились, пропуская их, с трудом удерживаясь на осыпающемся откосе узкой каменистой тропы. Но не посторониться не могли. И в это время из-за спин встречный сноп лучей огромного садящегося солнца хлынул в лицо. Друзья на мгновение почти ослепли. Когда обернулись, незнакомцы были далеко внизу. Высокий спускался медленно. Почти плыл. Его спутник суетливо то отставал, то, забегая вперед и пригибаясь, как-то снизу заглядывал в лицо сотоварищу. Его лицо, на мгновение схваченное скрывающимся солнцем, было испещрено крупными кожными складками и черными кривыми провалами между ними. На густых лохматых бровях вспыхивали крупные капли пота. Двое замерли вдали и тут же исчезли. Друзья поспешили вниз по другому склону перевала. До наступления полнейшей темноты им надлежало успеть в раскинувшийся у подножья хребта, шумный и яркий в преддверии какого-то местного праздника, священный Шахимардан.

Давление сзади нарастало. Ренат не сопротивлялся и словно плыл по воздуху, подталкиваемый вперед многочисленными лапками. Но в то же самое время, когда оглядывался, обнаруживал себя стоящим ровно на том же самом месте.

Перейти на страницу:

Все книги серии Пригов Д.А. Собрание сочинений в 5 томах

Монады
Монады

«Монады» – один из пяти томов «неполного собрания сочинений» Дмитрия Александровича Пригова (1940–2007), ярчайшего представителя поэтического андеграунда 1970–1980-x и художественного лидера актуального искусства в 1990–2000-е, основоположника концептуализма в литературе, лауреата множества международных литературных премий. Не только поэт, романист, драматург, но и художник, акционист, теоретик искусства – Пригов не зря предпочитал ироническое самоопределение «деятель культуры». Охватывая творчество Пригова с середины 1970-х до его посмертно опубликованного романа «Катя китайская», том включает как уже классические тексты, так и новые публикации из оставшегося после смерти Пригова громадного архива.Некоторые произведения воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации.

Дмитрий Александрович Пригов

Поэзия / Стихи и поэзия
Москва
Москва

«Москва» продолжает «неполное собрание сочинений» Дмитрия Александровича Пригова (1940–2007), начатое томом «Монады». В томе представлена наиболее полная подборка произведений Пригова, связанных с деконструкцией советских идеологических мифов. В него входят не только знаменитые циклы, объединенные образом Милицанера, но и «Исторические и героические песни», «Культурные песни», «Элегические песни», «Москва и москвичи», «Образ Рейгана в советской литературе», десять Азбук, «Совы» (советские тексты), пьеса «Я играю на гармошке», а также «Обращения к гражданам» – листовки, которые Пригов расклеивал на улицах Москвы в 1986—87 годах (и за которые он был арестован). Наряду с известными произведениями в том включены ранее не публиковавшиеся циклы, в том числе ранние (доконцептуалистские) стихотворения Пригова и целый ряд текстов, объединенных сюжетом прорастания стихов сквозь прозу жизни и прозы сквозь стихотворную ткань. Завершает том мемуарно-фантасмагорический роман «Живите в Москве».Некоторые произведения воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации. В ряде текстов используется ненормативная лексика.

Дмитрий Александрович Пригов

Поэзия
Монстры
Монстры

«Монстры» продолжают «неполное собрание сочинений» Дмитрия Александровича Пригова (1940–2007). В этот том включены произведения Пригова, представляющие его оригинальный «теологический проект». Теология Пригова, в равной мере пародийно-комическая и серьезная, предполагает процесс обретения универсального равновесия путем упразднения различий между трансцендентным и повседневным, божественным и дьявольским, человеческим и звериным. Центральной категорией в этом проекте стала категория чудовищного, возникающая в результате совмещения метафизически противоположных состояний. Воплощенная в мотиве монстра, эта тема объединяет различные направления приговских художественно-философских экспериментов: от поэтических изысканий в области «новой антропологии» до «апофатической катафатики» (приговской версии негативного богословия), от размышлений о метафизике творчества до описания монстров истории и властной идеологии, от «Тараканомахии», квазиэпического описания домашней войны с тараканами, до самого крупного и самого сложного прозаического произведения Пригова – романа «Ренат и Дракон». Как и другие тома собрания, «Монстры» включают не только известные читателю, но не публиковавшиеся ранее произведения Пригова, сохранившиеся в домашнем архиве. Некоторые произведения воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации. В ряде текстов используется ненормативная лексика.

Дмитрий Александрович Пригов

Поэзия
Места
Места

Том «Места» продолжает серию публикаций из обширного наследия Д. А. Пригова, начатую томами «Монады», «Москва» и «Монстры». Сюда вошли произведения, в которых на первый план выходит диалектика «своего» и «чужого», локального и универсального, касающаяся различных культурных языков, пространств и форм. Ряд текстов относится к определенным культурным локусам, сложившимся в творчестве Пригова: московское Беляево, Лондон, «Запад», «Восток», пространство сновидений… Большой раздел составляют поэтические и прозаические концептуализации России и русского. В раздел «Территория языка» вошли образцы приговских экспериментов с поэтической формой. «Пушкинские места» представляют работу Пригова с пушкинским мифом, включая, в том числе, фрагменты из его «ремейка» «Евгения Онегина». В книге также наиболее полно представлена драматургия автора (раздел «Пространство сцены»), а завершает ее путевой роман «Только моя Япония». Некоторые тексты воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации.

Дмитрий Александрович Пригов

Современная поэзия

Похожие книги

Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе
Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Роберт Рождественский заявил о себе громко, со всей искренностью обращаясь к своим сверстникам, «парням с поднятыми воротниками», таким же, как и он сам, в шестидесятые годы, когда поэзия вырвалась на площади и стадионы. Поэт «всегда выделялся несдвигаемой верностью однажды принятым ценностям», по словам Л. А. Аннинского. Для поэта Рождественского не существовало преград, он всегда осваивал целую Вселенную, со всей планетой был на «ты», оставаясь при этом мастером, которому помимо словесного точного удара было свойственно органичное стиховое дыхание. В сердцах людей память о Р. Рождественском навсегда будет связана с его пронзительными по чистоте и высоте чувства стихами о любви, но были и «Реквием», и лирика, и пронзительные последние стихи, и, конечно, песни – они звучали по радио, их пела вся страна, они становились лейтмотивом наших любимых картин. В книге наиболее полно представлены стихотворения, песни, поэмы любимого многими поэта.

Роберт Иванович Рождественский , Роберт Рождественский

Поэзия / Лирика / Песенная поэзия / Стихи и поэзия