Монстры

Интересно. По описанию вроде бы монастырь, но почему так свободен туда доступ женщинам? – удивлялся Ренат. Заглядывал в книгу, но не находил достоверного ответа. Скорее всего, при монастыре комнатка какая-нибудь небольшая. Дегрие приуготовляется к постригу. Или к вступлению в должность кюре, – прикрывал книгу, оставляя палец на читаемой странице. Смотрел в небо. На многие километры вокруг стояла ненарушаемая тишина. Ренат представлял себя в подобной же маленькой келье, склонившимся над этой вот маленькой книжечкой. Томительная тишина, полутьма. Какая-то сырость, что ли. Дверь распахивается, и входит она:

Она все шла. Небольшое расстояние до здания заняло неожиданно много времени. По ходу движения ее руки постепенно заливала угольная шероховатая тьма. Она достигала высокого портала. Маленькая и хрупкая, наваливаясь своим почти птичьим тельцем, с трудом отворяла тяжелую и неприятно взвизгнувшую окованную железом дверь. Быстро проходила сумрачными коридорами просторного здания. Путь до его обители она знала безошибочно. Откуда? Или она уже была здесь?

Входила в сумрачную келью уже почерневшая до самой шеи. Он оборачивался на неожиданно яркий сноп света, хлынувший из открытой двери в его полутемную обитель. Все неожиданно начинало светиться сначала отраженным, а потом каким-то собственным, индуцированным светом. Но тихим, нежным и слабым, почти незаметным под напором мощного, внешнего. Тут тоже обнаруживалась заметка Александра Константиновича. Почти совсем выцветшее, еле заметное подчеркивание карандашом слов «тихим, нежным и слабым».

Дегрие от неожиданности прикрывал ладонью глаза, шурился и замечал, вернее, обнаруживал ее. Отрывался от книги, захлопывал ее, оставляя руку на читаемой странице. Полуобернувшись, застывал в этой нелепой позе. В его глазах прочитывалось моментальное желание бежать прочь, скрыться, быть невидимым и недосягаемым. Но это только первое, почти неуловимое мгновение. Мгновение слабости и смятения. Она отчетливо улавливала его и отвечала мягкой понимающей улыбкой. Бросался к ней. Обнимал. Прижимал к себе. Целовал, слизывая с ее щек обильные прохладные слезы, и отбеливал всю вдоль длинного обнажившегося тела своими стремительными прикосновениями. И так до следующего посещения. И всякий раз у нее почти не оставалось времени. И всякий раз она успевала. Постепенно все становилось внятным Ренату и по смыслу и по деталям. Он уже все принимал и понимал.

Ренат закрыл книгу. Вспомнилась одна история. Недавней весной он посетил никому не ведомый Богуслав. Ну, кому-то, видимо, и ведомый. Навещал он старого институтского приятеля. Самого неамбициозного из них всех, покончившего со всеми этими писательскими прелестями и ставшего простым пригородным священником. Настоятелем мелкой посадской церквушки. Батюшкой. Он укоризненно и улыбчиво смотрел на Рената. Ренат уставал от этой улыбчатости. Уходил гулять. Как-то в городке к нему подошел невзрачный юноша и, заикаясь от стеснения, произнес:

– Вы из Москвы? Могу я задать нескромный вопрос?

– Ну, все зависит: – отвечал несколько озадаченный Ренат.

– Нет, нет, ничего личного. Просто хотел спросить, носят ли в Москве по-прежнему батники?

– Батники? – напрягся Ренат, с трудом понимая, о чем идет речь. Припомнил. Имелись в виду особо модные в свое время мужские рубашки со специфическим стоячим покроем воротника. В общем, не бог весть что, но все тогда прямо посходили с ума. Как говорится, полцарства за коня! И, действительно, многие многое готовы были отдать за нехитрый кусок материи, скроенный специфическим образом. Как, скажем, позднее подобное случилось и с привозными, попадавшими сюда по случаю и по знакомству американскими джинсами. Ренат припоминал, как однажды, зайдя к одному достаточно известному в андерграундных кругах художнику, застал того не то что озабоченным, но каким-то чрезмерно серьезным.

– Был тут у меня один, – ворчливо поведал творец. – Одет не по таланту.

– В каком смысле? – не понял Ренат.

– В новеньком джинсовом костюмчике. – Ренат промолчал.

Вот и теперь, с трудом припомнив, о чем шла речь, поспешно отвечал:

– Конечно, конечно! То есть нет. Уже не носят.

– Не носят? – глубоко опечалился юноша. – А до нас они даже и не дошли. – Повернулся и пошел прочь.

Вот! Можно сказать, целый кусок осмысленной жизни пронесся, не коснувшись, не овеяв своим крылом этот Богом забытый уголок. Не высветив сей маленький заброшенный городок ярким лучом причастности к большому миру и человеческой истории. Мировой истории! И уже не вернуть! Не окликнуть! Не умолить! Не изобразить и не сымитировать! Именно в этом случае и в этом смысле восклицают: жизнь не удалась! Захотелось догнать, обнять, заглянуть в глаза и заговорить быстро-быстро и сбивчиво:

– Ничего, ничего! Перетерпи! Другое, другое удастся! Непременно удастся. Все еще поправимо! Все случится в свое время или немного попозже! – забормотать, залепетать, защебетать.