Монстры

– Иишь? – он подбородком указывал в сторону люка, что значило: Видишь? – а имелось в виду: Слышишь? Я кивал. Я был помладше Саньки. Однако по причине более вразумительной речи был им уважаем и как бы служил личным толмачом в его общении с внешним, невнимательным к его неглупым замечаниям, весьма к тому же недобрым к нему, да и ко мне, миром.

Тайком мы натащили туда горы старых газет. Обломков досок с соседнего, никак не могущего кончиться в пределах пяти лет нашего за ним пристального наблюдения строительства. Наломали веток. Насобирали всякую прочую всевозможную ветошь. Это заняло у нас все долгие осенние дни. Отопительный сезон еще не начался. Угольный выход, не пользуемый жильцами, временно пустовал. Обитатели дома недолюбливали его. Они не могли точно определить, так сказать, артикулировать причину неприязни, но инстинктивно чувствовали присутствие там чего-то тяжелого и враждебного. Интуиция, так сказать.

Обычно пожилые женщины, гулявшие во дворе с детишками, прикрикивали на них:

– Не ходи туда. Я кому сказала?

– И что их так непременно тянет во всякие дыры? – удивлялась одна из гулявших, низкая полноватая женщина, обряженная в добротную меховую шубу. – Надо будет мужу сказать, пусть пришлет парочку солдат, чтобы заколотили.

– Ну, Лидия Марковна, это же для угля. Как же отапливать-то будут. Померзнем все, – несколько иронично заметила ее собеседница.

– Ах, да, – с легким смешком по поводу некой нелепости своего предложения отвечала Лидия Марковна.

– Да и солдаты все-таки не для того служат в нашей армии, – еще более язвительно заметила приятельница. – Мой Николай Иванович никогда не употребляет их для личных целей. У него, конечно, не столько, как у вашего Михаила Ефимовича.

– Ну, Мария Петровна, какие же это личные цели?! Это для безопасности наших детей. И всех жителей. Собственно, даже государственной важности мероприятие.

– Ну, уж государственной, – опять съязвила Мария Петровна. – Николай Иванович, может, потому и по службе продвигается не так быстро. А некоторым это легко дается. Видимо, своих выбирают и продвигают, – и быстро, не дав что-либо возразить, закричала: – Петя, Петечка, не ходи к подъезду! Там Бармалей живет. – Закутанный по самый нос крохотный неповоротливый Петечка медленно разворачивается, глядит черными блестящими глазами, единственно видимыми на его полностью замотанном пестрым шарфом лице, и замирает. – Иди, миленький, сюда. Иди, деточка. Здесь вот поиграй, покопай лопаточкой. Вот и Раечка здесь.

– Не знаю, не знаю, – непонятно что бормочет Лидия Марковна. – Но подъезд надо забить. Каких это своих вы имеете в виду. Мой Михаил Ефимович тоже не за пустые слова чины получает. Всю войну от и до прошел. До самой Пруссии. Два ранения. Не просто так. – От волнения она даже несколько подергивает головой. Ее жалко.

– Нет, нет, я вовсе не вашего Михаила Ефимовича имела в виду. Вы же знаете, как я к вам отношусь. Когда Панночка начинает свои скандалы по поводу кухонного стола или места в холодильнике, я же всегда на вашей стороне. – Собеседница корректно промолчала. – Кстати, видели этот последний ее, так сказать, наряд, который муж ей соорудил? Какая-то уж и вовсе неподобающая матроска и юбочка как на пятилетнюю девочку. Ужас. Извращение!

– Да, да, – соглашается Лидия Марковна. – Прямо хоть в милицию обращайся. И дети ведь вокруг, – опять смотрит в сторону подъезда. – Петя, Петечка, сколько можно говорить! Сейчас нашлепаю. – И Петечка разражается неуемным, безутешным плачем.

А недолюбливали тот подъезд местные жители, понятно, все по той же самой причине, что и жители упомянутых деревень, которые хоть и определили местом обитания чудища холмы поближе к замку, однако же предпочитали и к своим не особенно-то приближаться без надобности. Около каждого селенья был свой холм или холмик, подпадавший под подозренье. Определить-то несложно. То с коровой там что-то происходило. То коза в соседстве с ним заблеет некозлиным голосом. То собака прижмет хвост и никакими силами не заставишь ее сдвинуться с места. Хоть убивай – не сдвинется. Конечно, несмотря на страхи и неприятные ощущения, приходилось идти вызволять козу, отыскивать корову и различать странные следы по периметру холма. И другие, уж совсем неведомые, ведущие напрямую к вершине. А на следующий день никто ничего не находил – все было покрыто ровной непомятой травкой. Опять привиделось? Или приврать захотелось кому-то неугомонному?