Мопассан

«Сестры Рондоли» куда более автобиографичны, чем мог бы быть дневник самого Ги, которого он никогда не вел, если не считать некоторых прозрачных страниц книги «На воде». В этом автопортрете бульварного Казановы[90] мы сталкиваемся с его чувствами — мимолетными, забавными, трогательными, правдивыми, возникающими на фоне реальной обстановки. Он терпеть не может отели. «Я не мог приподнять простыню на гостиничной постели без [трепета отвращения». Воспламеняемый каждой новой женщиной, он постоянно испытывает тревогу, боится дурных последствий. Заметив, что Франческа, пренебрегая свежей водой, довольствуется душистой эссенцией, он впадает в замешательство: «…по комнате разнесся такой резкий запах, что я почувствовал приступ мигрени…» Появление мигрени весьма примечательно. Неужели это профессиональная проститутка?! И он снова вздрагивает «от той мучительной тревоги, которая преследует нас после подозрительных любовных приключений, тревоги, отравляющей нам самые очаровательные встречи, неожиданные ласки, случайно сорванные поцелуи». Он дрожит от страха, того упорного и гнетущего, подчас панического страха… который его никогда не останавливал!

«Тогда… черт возьми… я воспользовался обстоятельствами, что ее, по-видимому, нисколько не смутило».

Франческа упорхнула. Рассказчик удивлен: «Мне было не по себе; я немного тосковал, немного нервничал. Право же, я к ней привязался». Расставшись с ее сестрой, Карлоттой, более тонкой, более веселой и к тому же более красивой, он скажет: «Она не заставила меня пожалеть о своей сестре». И Милый друг заканчивает этаким пируэтом: «В ближайшее время я собираюсь снова съездить в Италию и с некоторым беспокойством, но и с надеждой думаю о том, у г-жи Рондоли есть еще две дочери».

Пьер — это сам Ги без прикрас, а все эти откровения написаны донжуаном в розовых тонах. В 1885 году он припасет для себя другие — черные краски.

В канун рождества 1885 года Мопассан поселяется в Антибе, на вилле Ле Боске, в красивом сельском доме. Вытянутое белое строение с зелеными ставнями, стоящее у дороги, соединяющей улицу Кап с пляжем Жуан-ле-Пен, ничуть не изменилось с тех пор. Медовые часы по-прежнему текут по солнечному циферблату, хотя разросшийся город вплотную подступил к этой тихой обители.

Он живет здесь вместе с матерью. На скамейке, на солнышке, они, как всегда, подолгу обсуждают его рассказы. Она одобряет, восторгается, протестует, ругает, советует. Мопассана обычно представляют себе одиноким человеком. Но он прожил по меньшей мере половину жизни с матерью. Его очаг — это хилый огонь, разведенный Лорой де Мопассан.

В Антиполисе он находит кое-что от Трои, от Востока, кое-что от Палермо Овна, кое-что от Сиракуз Венеры. Он восхищается сочной повседневной жизнью средиземноморского побережья: овощным рынком, словно бы покрытыми синим лаком баклажанами, душистыми мандаринами, желтеющими в венках из жестких блестящих листочков, вызывающе яркими каннами, театральными апельсиновыми кустами, зеленовато-сизыми оливковыми деревьями, всей этой буйной растительностью, инкрустированной агавами, приморскими елями, растущими в расщелинах крепостного вала.

Если колдовство юга объясняет «измену» Ги Нормандии, болезненную потребность в движении, то к этому необходимо добавить и все возрастающий страх перед холодом.

«Холод, еще более жестокий, более ощутимый, чем в прошлом году, заставлял (его. — А. Л.) постоянно страдать… Сквозняки беспрестанно проносились по комнатам, словно живые существа, словно коварные, остервенелые враги…» Борясь с «черным декабрем», Ги провел зиму 1884/85 года в Каннах. Там были свои достопримечательности: старая колокольня, покрытая кованым железом, черепичные крыши, заносчивые пальмы, только входившие тогда в моду (на фотографиях той эпохи они выглядят совсем маленькими), эвкалипты — местное благородное растение, платаны, ели и оливковые деревья. Ги любит обрызганный солнцем порт, где моряки разговаривают на языке спутников Улисса. Он смеется до слез, вслушиваясь в раскаты их голосов:

— Подвали-ка поближе да выкладывай все начистоту!

— Это к тебе-то, к усатой заднице?!

— Ого! Повтори-ка, если хочешь догрести до причала!

Лето. Лазурный берег пустынен, в Монте-Карло еще не начался сезон.

«От Канн, где царит тщеславие, и до Монако, где царит рулетка, в эти края приезжают лишь для того, чтобы пускать пыль в глаза или разоряться».