Моральное воспитание

Я задаюсь вопросом, не похожи ли в ряде аспектов отношения между учителями и учениками на предыдущие отношения. Конечно, между ними существует такой же разрыв, как между двумя группами населения с различным уровнем культуры. Трудно даже себе представить, чтобы когда-либо между двумя обладающими самосознанием группами существовала более значительная дистанция, поскольку одни чужды цивилизации, а другие целиком пропитаны ею. Но школа по самой своей природе их тесно сближает, создает между ними постоянный контакт. В таком случае нет ничего необычного в том, что этот контакт вызывает чувства, совершенно похожие на те, которые мы только что описали. Нет ли, в сущности, в педантизме, этой характерной черте нашего профессионального облика, своего рода мании величия? Когда мы непрерывно связаны с субъектами, которых мы морально и интеллектуально превосходим, как избежать завышенного представления о себе, выраженного в поступках, мироощущении, языке? Но подобное ощущение быстро приводит к насильственным проявлениям, так как всякое действие, задевающее его, воспринимается как кощунство. Терпение проявлять гораздо труднее, оно требует гораздо больше направленных на себя усилий при встрече с низшими, чем с равными. Даже непроизвольное сопротивление, обыкновенные трудности в достижении желаемых результатов поражают, раздражают, легко рассматриваются и трактуются как провинности, не говоря уже о том, что приписываемое себе превосходство стремится, как мы уже сказали, к тому, чтобы самоутверждаться из удовольствия к самоутверждению. Даже в семье мы часто видим явления такого рода в отношениях между братьями и сестрами различного возраста. Существует своего рода хроническое нетерпение со стороны старших, так же как и стремление обращаться с самыми младшими как с существами низшего рода. Здесь, однако, достаточно семейных чувств, чтобы предотвращать крайности. Но иначе обстоит дело в школе, где этого полезного противовеса нет. Поэтому в самих условиях школьной жизни есть нечто такое, что способствует принудительной дисциплине. А поскольку противоположная сила не действует, понятно, что эта причина становится все более и более активной с развитием школы и ее организацией. Ибо, по мере того как учитель приобретает все большее социальное значение, а его профессиональные особенности обостряются, его профессиональные чувства не могут параллельно не усиливаться. Скромный регент хора, выполнявший в начальный период Средневековья функции школьного учителя в приходских школах, обладал гораздо меньшим авторитетом, чем регенты больших коллежей XIV и XV вв., которые, будучи членами мощной корпорации, ощущали поддержку в своей вере в самих себя и в свое выдающееся достоинство, общей верой равных себе. Никогда, может быть, школьная мегаломания, о которой я только что говорил, не была вознесена настолько высоко, и мы начинаем понимать в связи с этим дисциплинарный режим того времени.

Есть, однако, сила, которая в состоянии сейчас и была в состоянии в те времена сдерживать данное умонастроение: это моральное мнение окружающей среды. Именно оно должно защищать ребенка от власти этого умонастроения, напоминать о моральной природе, которая присутствует в нем по крайней мере в зародышевом состоянии и должна внушать уважение к ребенку. Именно таким образом злоупотребления, на которые легко идет цивилизованный человек в его отношениях с низшими обществами, начинают ограничиваться с тех пор, как лучше информированное общественное мнение оказывается в состоянии следить за тем, что происходит в далеких странах, и судить об этом. Но средневековые школы были организованы как раз так, что общественное мнение почти не могло туда проникать. Корпорация учителей, как, впрочем, и все корпорации, была обществом закрытым, запертым по отношению к внешнему миру, замкнутым на самом себе, почти тайным обществом. Само государство не должно было в принципе вмешиваться в ее жизнь. Ученик коллежа был, таким образом, полностью отделен от внешней среды; общение между ним и его родителями было редким, иногда оно было запрещено. В этих условиях прогресс общественного сознания почти не мог оказывать воздействие на практику школьной дисциплины. И вот почему последняя так долго упорствовала в своих заблуждениях. Вопреки ярко выраженным протестам, которые были слышны (причем и в разгар Средневековья), вопреки попыткам реформ, исходящим от гражданских властей, древние практики сохраняются, как и в других корпорациях, вплоть до того дня, когда школа начинает, наконец, выходить из тени, в которой она скрывалась от посторонних взглядов, и не боится больше открываться внешней жизни и дневному свету.