Моральное воспитание

Точно так же как альтруистические стремления не имеют непременно целью удовольствие других, эгоистические стремления не имеют обязательно целью наше удовольствие. Так дипсоман или клептоман, уступающие потребности пить или воровать, хорошо знают, что результатами их действий будут лишь неприятности и страдания, и, однако, они не могут противостоять влекущему их пристрастию. Следовательно, их поведение определяет не перспектива ожидаемого удовольствия, но выпивка или вожделенный предмет, притягивающие их сами по себе, как магнит притягивает железо, с поистине физической необходимостью и вопреки нежелательным последствиям, которым они подвергаются. Можно сказать, что здесь имеют место болезненные состояния; но известно, что болезнь лишь выражает в обостренной форме признаки здорового состояния. И в самом деле, нетрудно найти факты того же рода у нормального человека. Скупой – это эгоист. Но настоящий скупец любит золото и ищет его ради него самого, а не ради того удовольствия, которое золото ему доставляет. Доказательство этого состоит в том, что для того, чтобы сохранить свое золото, он готов лишить себя всех удовольствий; он даже позволит себе скорее умереть рядом со своим золотом, чем дотронуться до него. Можно ли сказать, что он испытывает удовольствие в ощущении своего богатства, хотя никак его не использует? Конечно, нет такого стремления, которое, будучи удовлетворенным, не сопровождалось бы удовольствием. Но в этом отношении альтруистические стремления не отличаются от эгоистических. Мать с радостью жертвует собой ради своего ребенка. Ясно, однако, что в этом самопожертвовании она стремится к сохранению здоровья ребенка, а не к радости от совершенного самопожертвования. Эта радость появляется в качестве дополнения, она облегчает самопожертвование, делает его сладостным, но она не является ни его определяющей причиной, ни целью. Так же обстоит дела со скупцом, жертвующим собой ради своего золота. Он привязан к своему золоту так же, как мать привязана к своему ребенку. Если бы его страсть имела своей целью только доставляемое ею удовольствие, то она была бы непостижимой. То же самое можно сказать о любви к власти. Власть для тех, кто ею обладает, часто несет с собой печали и горести. И тем не менее каким бы тягостным ни было ее осуществление, когда она становится привычной, ее любят, к ней стремятся, без нее уже не могут больше обойтись. То же самое свойство обнаруживается и в наиболее элементарных стремлениях. Испытывая голод, мы стремимся именно к пище, а не к удовольствию, сопровождающему прием пищи. Целью этого стремления является продукт питания; удовольствие может к нему прибавляться, но это лишь приправа к действию, а не цель. В более общем смысле, образец эгоистического стремления – это то, что не очень правильно называют инстинктом самосохранения, т. е. стремление всякого живого существа упорно продолжать свое существование. Но это стремление дает ощутить свое воздействие и тогда, когда мы не думаем об удовольствиях, доступных нам в жизни, и даже тогда, когда она оставляет нам одни страдания, причем мы знаем об этом. Так происходит, когда человек, который бросается в воду от отчаяния, прилагает все усилия, чтобы спастись. Ведь факт его погружения в воду не изменил ни его положения, ни то, как он его оценивает. Но дело в том, что он дорожил жизнью больше, чем сам он об этом знал, какой бы несчастной его жизнь ни была. Причина, следовательно, состоит в том, что мы любим жизнь как таковую, ради нее самой и даже тогда, когда она является для нас источником одних лишь страданий. Конечно, я не утверждаю, что страдание никогда не может одержать верх над этим стремлением, но когда оно сильно, когда любовь к жизни основательно укоренена, необходим совершенно исключительный объем опыта страданий, чтобы покончить с этим стремлением. Можно вспомнить в связи с этим слова из стихотворения Лафонтена: «…Лишь бы только я жил…»[183].

Это лишь иллюстрация факта, установленного опытным путем. Наконец, существуют даже такие эгоистические стремления, которые имеют целью не удовольствие субъекта, а его страдание. Прославленный деятель Ренессанса Джероламо Кардан в своей автобиографии говорит, что «не мог обходиться без страдания; и когда с ним это происходило, он чувствовал, как в нем поднималось такое неистовство, что всякая иная боль казалась ему облегчением». Кроме того, в таком состоянии у него была привычка подвергать свое тело мучительным истязаниям, вызывавшим у него слезы. Очень значительное число фактов того же рода наблюдалось у неврастеников. Но их можно также отметить и у нормальных людей. Склонность к меланхолии не содержит ничего болезненного; и разве она отличается от того, что мы любим иногда погрустить?