Моральное воспитание

Как только мы допускаем это различение, непреодолимая граница, которая, как казалось вначале, разделяет стремления эгоистические и стремления альтруистические, исчезает. Казалось, что они настолько разнородны, что представлялось невозможным вывести их из одного и того же источника. В самом деле, мое удовольствие целиком содержится во мне; удовольствие другого целиком находится в другом: следовательно, между двумя формами деятельности, объекты которых настолько удалены друг от друга, не может быть ничего общего; правомерно даже задаться вопросом, как эти формы вообще могли встретиться в одном и том же существе. Но дело обстоит уже иначе, если различие, разделяющее эти два рода склонностей, сводится к тому различию, которое существует между понятием объекта, внешнего по отношению к индивиду, и понятием объекта, внутренне присущего ему. Это различие не содержит ничего абсолютного. Ведь как мы уже сказали, альтруизм существует, когда мы привязаны к какому-то явлению, находящемуся вне нас. Но мы не можем привязываться к внешнему явлению, какова бы ни была его сущность, хотя бы смутно не ощущая его, не представляя его себе. И уже тем самым, что мы его себе представляем, оно в некоторых отношениях становится для нас внутренним. Это явление существует в нас в форме этого представления, которое его выражает, отражает, становится тесно взаимосвязанным с ним. Таким образом, с тем же основанием, что и это представление, без которого оно было бы для нас ничем, данное явление становится элементом нас самих, состоянием нашего сознания. Следовательно, в этом смысле мы также привязаны к самим себе. Если мы страдаем из-за смерти нашего близкого, то потому, что функционирование представления, которое выражало в нас физический и моральный облик нашего родственника, так же как и различного рода представлений, зависящих от него, оказывается серьезно задетым. Мы не сможем больше воспроизводить то ощущение добра, которое вызывало в нас его присутствие; излияния души в семейных беседах, исходящие отсюда чувства утешения и покоя, ничего этого больше не будет. Происходит опустошение нашего сознания, и ощущение этой пустоты для нас болезненно. Наша витальность затрагивается всем тем, что затрагивает витальность существ, которыми мы дорожим, а дорожа ими, мы дорожим частью самих себя. Эгоизм существует поэтому внутри самого альтруизма. И наоборот, в эгоизме содержится альтруизм. В самом деле, наша индивидуальность – не пустая форма; она создана из элементов, приходящих к нам извне. Попробуем извлечь из нас все, что происходит оттуда: что тогда в нас останется? Мы любим золото, власть, почести; но золото, власть, почести – это явления внешние по отношению к нам; и чтобы пойти их завоевывать, нам необходимо выйти за наши пределы, нам нужно прилагать усилия, расходовать себя, оставлять часть нас самих вне себя, наращивать центробежную деятельность. Мы вполне ощущаем, что в деятельности, развертываемой для достижения этих разнообразных целей, которые тем не менее являются внутренними, имеется нечто иное, нежели чистый эгоизм; здесь содержится и самопожертвование, и определенная способность к самоотдаче, самораспространению, к тому, чтобы полностью не замыкаться в себе. Можно привести и множество других примеров. Мы дорожим нашими привычками, которые составляют элементы нашей индивидуальности, и эта тенденция является лишь одним из аспектов нашей любви к себе. Но вследствие этого мы дорожим и средой, в которой эти привычки сформировались и которую они отражают, вещами, которые наполняют эту среду и с которой они тесно связаны; такова еще одна форма любви к себе, которая вынуждает нас выходить за пределы самих себя. Мы говорили недавно, что быть чистым эгоистом очень трудно. Можно даже сказать, что это невозможно, и мы увидим сейчас причину этого. Дело в том, что наша личность не есть метафизическая сущность, своего рода абсолют, который начинается точно в одном определенном пункте и заканчивается в другом, и который, подобно монаде Лейбница, не имеет ни окон, ни дверей, открытых во Вселенную. Наоборот, внешний мир отзывается в нас, продолжается в нас, точно так же, как и мы распространяемся в нем. Вещи, существа извне проникают в наше сознание, сливаются с нашим внутренним существованием. Наши идеи, чувства переходят из нашего мозга в мозг другого, и обратно. В нас самих есть нечто иное, чем мы, и мы не находимся целиком в нас; но есть нечто от нас в объектах, которые соединились с нами или которые мы связали с нашей жизнью. Наша индивидуальность поэтому носит совершенно относительный характер. Существуют такие элементы нас самих, которые, так сказать, более центральны, более существенны в структуре нашего я в том, что в нем собственно индивидуального, которые более сильно выражают наше своеобразие, которые вносят особый вклад в то, что мы являемся самими собой, а не другими: это строение нашего тела, наше социальное положение, наш характер и т. п. Существуют и другие элементы, в некотором роде более эксцентричные, которые менее близки к центральному ядру нашей личности, которые, составляя часть нас в некоторых отношениях, тем не менее в большей мере относятся к существам, отличным от нас, которые, по этой причине, являются у нас общими с другими людьми: это, например, представления, выражающие в нас наших друзей, наших родных, семью, родину и т. д. Постольку-поскольку мы привязаны к первым из этих элементов, мы скорее привязаны к самим себе, так как они носят более личный характер; постольку-поскольку мы дорожим вторыми, мы привязаны больше к чему-то иному, чем к самим себе, так как они носят характер более безличный, чем первые. Отсюда два рода стремлений. Но между первыми и последними различие состоит лишь в степени.