Нет необходимости проводить в данном случае основательный анализ, так как всем хорошо известно, что в одном, впрочем, вполне относительном смысле, моральный порядок в мире образует нечто вроде отдельной системы. Предписания морали отмечены своего рода приметой, заставляющей испытывать совершенно особое уважение. В то время как все мнения, касающиеся материального мира, физической или психической организации либо животного, либо человека, сегодня могут свободно обсуждаться, мы не можем допустить, чтобы моральные верования так же свободно подвергались критике. Если кто-нибудь в нашем присутствии будет оспаривать, что у ребенка имеются обязанности по отношению к своим родителям, что жизнь человека следует уважать, то он вызовет у нас осуждение, весьма отличное от того, которое может вызвать научная ересь и которое со всех сторон напоминает то, которое богохульник вызывает в душе верующего. С еще бóльшим основанием можно полагать, что чувства, пробуждаемые нарушениями моральных правил, никак не сопоставимы с чувствами, вызываемыми повседневными несоблюдениями предписаний практической мудрости или профессионального мастерства. Таким образом, сфера морали как бы окружена таинственным барьером, отделяющим от нее осквернителей, точно так же, как сфера религии ограждена от посягательств со стороны мирянина. Эта сфера священна. Все охватываемые ею вещи наделены особым достоинством, которое возвышает их над нашими эмпирическими индивидуальностями, которое придает им своего рода трансцендентную реальность. Не говорим ли мы часто, что человеческая личность священна, что ей необходимо по-настоящему поклоняться? Имея в виду, что религия и мораль тесно взаимосвязаны, этот священный характер легко объясняется, поскольку в таком случае мораль точно так же, как и религия, понимается как зависящая и исходящая от божества, источника всего священного. Все, что идет от нее, обладает свойствами трансцендентности и тем самым оказывается несопоставимым с остальными явлениями. Но если мы систематически запрещаем себе использовать понятие божества, не заменяя его каким-нибудь другим, то можно опасаться того, что этот квазирелигиозный характер морали покажется тогда лишенным всякого основания, поскольку мы отказываемся от идеи, которая была ее традиционным основанием, не устанавливая другого. Мы, таким образом, почти неизбежно склоняемся к тому, что отвергаем этот характер морали; для нас даже становится невозможным ощущать его реальность, в то время как он, вполне вероятно, коренится в природе вещей. Вполне вероятно, что в моральных правилах есть нечто, что достойно именоваться подобным образом и тем не менее может быть логически обосновано и объяснено без привлечения при этом представления о трансцендентном существе и собственно религиозных понятий. Если высокое достоинство, приписываемое моральным правилам, выражалось до сих пор почти исключительно в форме религиозных концепций, то отсюда не следует, что оно не сможет выражаться иначе, а потому нужно остерегаться того, чтобы оно не растворилось в тех идеях, с которыми длительная привычка связывала его слишком тесно. Из того, что народы, чтобы объяснить себе мораль, сделали из нее результат воздействия, отражение божества, не следует, что она не может быть увязана с какой-нибудь другой реальностью, реальностью чисто эмпирической, в которой она находит объяснение, а идея Бога, к тому же, есть лишь ее символическое выражение. Если поэтому, рационализируя воспитание, мы не будем заботиться о том, чтобы сохранить этот квазирелигиозный характер и дать его почувствовать ребенку в рациональной форме, то мы передадим ему лишь такую мораль, которая будет лишена своего естественного достоинства. В то же время может возникнуть опасность того, что иссякнет источник, из которого сам учитель черпает часть своего авторитета и тепла, необходимого, чтобы согреть сердца и пробудить умы. Ведь чувство, которое им владело, когда он говорил от имени высшей реальности, возвышало его над самим собой и придавало ему дополнительную энергию. Если нам не удастся сохранить у него это же чувство, то обосновывая его иначе, мы рискуем тем, что получим моральное воспитание безжизненное и не пользующееся уважением.
Таков первый комплекс реальных и сложных проблем, которые настоятельно требуют внимания, когда мы приступаем к секуляризации морального воспитания. Недостаточно устранять, надо заменять. Необходимо обнаружить те моральные силы, которые до сих пор люди усваивали, представляя их себе только в форме религиозных аллегорий; их нужно отделить от их религиозных символов, представить их, так сказать, в их рациональной наготе и найти средство дать почувствовать ребенку их реальность, не прибегая ни к какому мифологическому посреднику. Вот чем прежде всего мы должны заняться, если хотим, чтобы моральное воспитание, становясь рациональным, породило все те результаты, которых мы должны от него ожидать.